Резко звякнула о блюдечко чашка, поставленная Анной. Она мрачно уставилась на Апраксину.
— Кто же вы такая на самом деле? — спросила Анна. — Я еще в тот раз, когда вы приходили ко мне, поняла, что картины вас не интересуют, хотя вы и разбираетесь в живописи. А теперь вы вдруг тут объявились…
— Старая ведьма может летать по Европе как ей вздумается.
— Старая ведьма? — Анна нахмурилась, что-то припоминая.
— Если быть совсем точной, симпатичная старая ведьма, но слегка полоумная. Таково было ваше первое впечатление обо мне, но я очень надеюсь, что в продолжение нашего знакомства оно слегка изменится.
— Вы хотите намекнуть, что Константин передал вам мои слова о вас? Может быть, он и направил вас сюда?
— Все может быть в такой запутанной ситуации, — сказала Апраксина. — Кстати, разрешите представиться: старая ведьма служит в мюнхенской городской полиции консультантом и переводчиком по делам, касающимся русской эмиграции.
— Ого! Так, значит, это все-таки Каменев доложил вам, как я вас аттестовала? Или вы сами подслушали?
— Я предпочитаю держать мои методы получения информации в тайне. Но с вашим другом Константином Каменевым я действительно уже успела познакомиться.
— По долгу службы?
— Именно.
— Графиня-детектив, это надо же! — пожала плечами Анна.
— Жизнь в эмиграции трудна и сложна, каждый зарабатывает на жизнь как может, — вздохнула Апраксина.
— Не очень-то вы похожи на настоящего детектива!
— Настоящий детектив должен быть похож на кого угодно, только не на детектива.
— А ведь я вас узнала! У меня точный глаз, я недаром всю жизнь провожу среди художников: вы та самая смешная немецкая бомжиха, которая сидела за соседним столиком в «Бургер-кинге», когда мы разговаривали с Каменевым. Я вас запомнила и узнала!
— Не сразу, моя дорогая, отнюдь не сразу. Ну а теперь, когда мы друг друга узнали, пришло время для откровенного разговора.
— А что, если я не захочу с вами разговаривать, а просто вот сейчас встану и уйду?
— Не советую совершать такие демарши, чтобы нам не пришлось разговаривать в другой, менее непринужденной обстановке.
— Арестуете?
— Запросто! — кровожадно заявила графиня. — Конечно, не сама, но один звонок в местную полицию и…
— Будто бы!
— Хотите проверить? Но я предлагаю компромисс. Мы сейчас обе встанем, выйдем отсюда и пойдем беседовать в какое-нибудь ближайшее кафе, чтобы не смущать ни хозяина дома, ни его детей.
— Кажется, мне придется согласиться. Но я должна пойти переодеться.
— Это пожалуйста. А я пока уберу со стола и вымою чайную посуду, как обещала Вове. Сегодня, кажется, его очередь?
— Понятия не имею, — пробормотала Анна.
Она вышла, а графиня надела висевший возле плиты фартук и принялась за посуду. Покончив с ней в несколько минут, она вышла в коридор. Вова продолжал свои скрипичные экзерсисы в комнате мальчиков, а в Галкиной комнате Федя помогал делать уроки сестре. Апраксина вошла к ним и сообщила, что они с тетей Аней пойдут прогуляться, а потом она вернется и приготовит им ужин.
— А после ужина будет сказка, правда? — тут же сориентировалась Галка.
— Лучше какая-нибудь детективная история из вашей практики, — попросил Федя.
— Ладно, пусть сначала будет детективчик, а потом — сказка! — легко согласилась Галка. На том и порешили.
Апраксина снова вышла в коридор, плотно прикрыв за собой дверь, и пошла по нему дальше, тихо и осторожно ступая. Вова продолжал играть, и потому скрип и треск старого паркета под ногами графини был почти не слышен. Она незаметно приблизилась к «чуланной»: дверь в нее была чуть приоткрыта, и Апраксина без малейшего стеснения заглянула в эту щель. Анна, уже одетая для выхода на улицу, неподвижно стояла возле узкого окна, выходившего в полутемный колодец. Медленно и как-то боязливо она подергала задвижку, с усилием повернула ее и растворила узкое окно. Потом наклонилась и заглянула вниз, на дно колодца.
— Я решительно не советую вам даже думать об этом, не то чтобы примериваться! — сказала Апраксина, быстро входя в комнату. — Там, внизу нет ничего хорошего: только залежи пыли, битые стекла, кошачий помет и крысы.
Анна вздрогнула и оглянулась.
— Я и не собираюсь кидаться вниз! Просто жизнь порой кажется похожей на этот колодец: сумрак, кругом стены без дверей, чужие равнодушные окна, а на самом дне, как вы справедливо заметили, — экскременты и крысы.
— Категорически не согласна! Этот колодец похож не на жизнь даже в самые горькие ее минуты, а на ад, в котором оказываются самоубийцы, не пожелавшие справляться с горечью жизни.
Анна судорожно вздохнула.
— Я подумала не о вас, — продолжала Апраксина, — а о Наталье Каменевой. Вы-то живы! А в жизни всегда есть дверь, которая выводит на свет. Пойдемте на улицу? Я думаю, мы еще застанем солнце.
— Идемте!
Анна затворила окно, взяла сумочку, и они отправились.
Погода стояла великолепная, и солнце, как и обещала Апраксина, все еще заливало город золотыми предвечерними лучами.
— Не будем снова забиваться в темноту, а поговорим при свете дня, — предложила она.
Они вышли на бульвар, немного прошлись, потом пересекли его и уселись за столиком перед кафе, куда доставала тень огромных каштанов на бульваре. Апраксина села так, чтобы тень падала ей на лицо, а Юрикова — прямо под мягкие вечерние лучи.
— Вам не будет холодно в тени? — спросила Анна. — Мы можем и пересесть.
— Ничего, у меня теплая кофта. Прохладно сейчас потому, что каштаны еще не отцвели: вот они отцветут — сразу потеплеет. Примета такая.
— А у нас дома скоро пройдет ладожский лед и начнутся черемушные холода… А солнца уже много, ведь скоро белые ночи. Вы бывали в белые ночи в Ленинграде?
— Не приходилось. А вот моя мать успела родиться в Петербурге, тогда в Петрограде, и как раз 15 июня, в разгар белых ночей. Но и она их не помнила, поскольку еще младенцем сбежала от большевиков.
— Умный младенец была ваша матушка! — без улыбки пошутила Юрикова. — Она еще жива?
— Нет, она умерла давным-давно, когда меня рожала. Я ее, естественно, не помню. А мой отец погиб в начале прошлой войны, при взятии немцами линии Мажино, в Арденнах.
— Он был француз?
— Нет, русский, но воевал за Францию.
— Так вы у нас тоже сирота? — опять невесело пошутила Анна.
— Отнюдь. Я росла с тетушкой, которая любила меня так, как сорок тысяч родителей любить не могут.
— Вам повезло.
— Да, мне повезло… А вы, я вижу, любите солнце?