— Очень! В тюремной камере солнца не было: там я научилась ценить каждый солнечный зайчик.
— Вас держали в камере без окон?
— На окне были железные жалюзи, не пропускающие солнца…
— Вместо решеток?
— Нет, решетка тоже была.
— Так для чего жалюзи?
— Дополнительная кара, надо полагать — чтобы заключенные не могли смотреть на белый свет.
— Понятно. Это было, конечно, в советской тюрьме?
— Где же еще?
— Ну, мало ли… Наш мир велик, и тюрем в нем хватает. Однако какое злодейство — лишать заключенных света! Нет, в германских тюрьмах вы не встретите подобного издевательства: там камеры светлые, просторные, со всеми удобствами, даже с телевизорами. И запираются только на ночь.
— Надо же, как интересно…
Подошла официантка.
— Что будут заказывать дамы?
— Не хотите ли выпить пива или вина? — спросила Апраксина. — Впрочем, здешнее пиво не идет ни в какое сравнение с баварским, а вот австрийские светлые вина очень хороши, рекомендую.
— Нет, никакого алкоголя! — сказала Юрикова и попросила официантку: — Принесите мне, пожалуйста, кофе и минеральную воду!
— А для меня бокал сухого белого, пожалуйста! Между прочим, вы напрасно пьете кофе в это время суток. Спать не будете.
— Так и так не буду, — усмехнулась Анна.
В ожидании заказа обе молчали, рассеянно поглядывая на проходивших по бульвару прохожих. Каштан изредка ронял бело-розовые цветки на темную деревянную столешницу. Где-то шарманка наигрывала штраусовский вальс, над головами переговаривались горлинки.
Принесли заказ. Апраксина подняла свой бокал и одним глазом посмотрела на Юрикову сквозь золотистую жидкость.
— Ваше здоровье!
— Прозит! — ответила та, подняв бокал с минералкой и тоже глянув на Апраксину сквозь прозрачное стекло.
— Какой чудесный денек, не правда ли, госпожа Рюрикова… Простите, Юрикова.
— Между прочим, у нас в семье существует легенда, что до революции мы и вправду звались Рюриковыми, и мой дед сменил фамилию во избежание неприятностей.
— Весьма не лишняя предусмотрительность.
— А вы действительно из тех самых Апраксиных?
— Определенно из тех. А по материнской линии я из Воронцовых-Галицыных.
— И с такой родословной — служить в немецкой полиции!
— Так я же не во время войны начала в ней служить.
— А где вы были во время войны?
— Я жила в тихом местечке Франции, но тоже воевала с фашистами: я участвовала в Сопротивлении.
— О!
— По крайней мере, сама я считала именно так. Мы с тетушкой жили в маленькой деревушке на берегу Ла-Манша в Нормандии, неподалеку от Фекана. У нас там был загородный дом, и в нем устроили что-то вроде больницы для партизан- маки: они ведь не могли обращаться в обычные больницы с огнестрельными ранениями. У нас был свой врач, две сестры милосердия и кухарка.
— И вы им помогали?
— Да, в перевязочной и на кухне.
— Так что же вас заставило после войны сотрудничать с немецкой полицией?
— Сразу после войны сотрудничала с немецкой полицией не я, а моя тетушка, я тогда была совсем девчонкой.
— А ее что привело из Сопротивления в полицию?
— Желание помочь соотечественникам. Их была целая группа эмигрантов, как теперь говорят, первой волны, спасавших русских «ди пи» от выдачи советам.
— И удавалось им обмануть НКВД?
— Обычно удавалось. Гораздо труднее было организовать для спасенных выезд из Германии в Южную Америку — в Бразилию, Чили и Аргентину: больше их никто не брал, бывшие союзники ходили по струнке перед «дядей Джо».
— И никто из вас не попался?
— Попалась вся группа: кто-то донес, и нам пришлось бежать с последним транспортом в Бразилию.
— Нам?
— Ну да, я тоже должна была бежать вместе с тетушкой.
— А почему вы не уехали во Францию, ведь у вас же там был свой дом?
— Во Франции тогда было так же опасно, как в Германии. Советские агенты частенько хватали белых эмигрантов, чтобы пополнить списки возвращенцев.
— У вас была бурная юность, как я посмотрю.
— Мне, знаете ли, и сейчас не скучно.
— Соотечественники скучать не дают?
— Вот именно. Так поговорим о деле?
— О каком деле?
— О криминальном, естественно, — пожала плечами Апраксина.
— Это что — допрос?
— Если хотите, допрос в дружественной и непринужденной обстановке.
— А если я не стану вам отвечать?
— Воля ваша. Я, правда, люблю даже самые официальные разговоры вести со всем возможным комфортом: ну, хотя бы вот так, сидя на мягком вечернем солнышке под цветущим каштаном, попивая приятное винцо. Кстати, я угощаю — подобные расходы нам возмещаются.
— Как удобно.
— Очень! Но, может быть, вы предпочитаете более официальную обстановку?
— Вы мне угрожаете?
— Просто предоставляю выбор. А вы, пользуясь правом подозреваемой…
— Уж не подозреваете ли вы меня в убийстве Натальи Каменевой? — вспыхнула Юрикова и резко опустила на стол пустой бокал.
— Госпожа Рюрикова…
— Юрикова!
— Госпожа Юрикова, вы ведь неглупая женщина: посудите сами, а кого мы еще можем подозревать в первую очередь, как не вас с господином Каменевым?
— Ах, ну да, конечно! Особенно после того, как вы подслушали наш разговор на Главном вокзале.
— Вот именно. Хотя есть и другие улики…
— Ну, ладно, меня, положим, можно подозревать в желании избавиться от соперницы, но Константина! Это, уж извините, полная ерунда.
— Да отчего же ерунда, помилуйте? Некоторые мужья предпочитают криминальный развод юридическому.
— Константин Каменев, да будет вам известно, не то что убить — он и ударить человека не способен!
— А женщину?
— Что — «женщину»?
— Женщину Каменев ударить способен?
Анна скосила глаза в сторону.
— Так способен или нет?
— Ну, Каменев, знаете ли, не из дворян… Но все это глупости! Наталья покончила с собой, и это всем очевидно. И я ее понимаю: она была больше не в силах ждать, пока Каменев придет, наконец, к какому-то определенному решению. Боже, как я ее понимаю!
— Вы хотите сказать, что на ее месте вы тоже могли бы разбить этот треугольник таким вот способом?