В ту минуту, как мы вводим вас в храм, Жан Робер обнимает за тонкую, гибкую талию молодую женщину и, заглядывая ей в глаза – словно все ее чувства не написаны у нее на лице и он хотел бы заглянуть в самую глубину ее души, – спрашивает:
– Какое, по-вашему, чувство из пяти наименее дорогое, любовь моя?
– Все чувства, как мне кажется, одинаково мне дороги, когда вы здесь, мой друг.
– Спасибо. И все-таки не считаете ли вы, что следовало бы отдать предпочтение одним из них перед другими?
– Да, пожалуй; кажется, я открыла шестое чувство.
– Какое же, мой любимый Кристофор Колумб из страны, зовущейся Нежностью?
– Когда я жду вас, любимый мой, я больше ничего не вижу, не слышу, не дышу, не различаю запахов, не осязаю: словом, я нахожусь во власти ожидания, это чувство и представляется мне наименее необходимым.
– Так вы меня в самом деле ждали?
– Неблагодарный! Да разве я не жду вас все время?!
– Дорогая Лидия! Как бы я хотел, чтобы это была правда!
– Боже милосердный! И он еще сомневается!
– Нет, любовь моя, я не сомневаюсь, я страшусь…
– Чего вы можете страшиться?
– А чего обыкновенно боится счастливый человек, которому больше нечего желать, нечего просить у Бога, даже рая!
– Поэт! – кокетливо молвила г-жа де Маранд, целуя Жана Робера в лоб. – Вы помните, что сказал ваш предшественник Жан Расин:
Я Бога страшусь, дорогой мой Абнер,
И нету других опасений!
– Ну хорошо, допустим, я боюсь Бога и больше никого и ничего. Какому же Богу молитесь вы, милый ангел?
– Тебе! – выдохнула она.
Услышав ее нежное признание, Жан Робер еще крепче сжал ее в объятиях.
– Я лишь ваш возлюбленный, – рассмеялся он в ответ, – а вот ваш настоящий любовник, ваш истинный бог, Лидия, это свет. И так как вы жертвуете этому божеству большую половину жизни, то я лишь ваша жертва.
– Клятвопреступник! Отступник! Богохульник! – отпрянув, вскричала молодая женщина. – Зачем мне свет, если в нем нет вас?
– Вы хотите сказать, дорогая: «Чем я был бы для вас, не будь света?»
– Он еще упорствует! – снова отстраняясь, промолвила г-жа де Маранд.
– Да, любимая, упорствую! Да, я думаю, что вы не можете жить без света и что в кадрили, в вальсе вы бываете так увлечены, очарованы, околдованы, что думаете обо мне не больше, чем о пылинке, поднятой вашими атласными башмачками. Однако для меня настоящая пытка видеть вас или знать, что вас, задыхающуюся, с обнаженными плечами и шеей, сжимают в объятиях десятки фатов, над которыми вы безусловно подсмеиваетесь, но ведь они в мыслях обладают вами в тот момент, как вы им отдаетесь в танце!
– О, продолжайте, продолжайте, – сказала г-жа де Маранд, окидывая поэта любовным взглядом; ей нравилось, что молодой человек ее ревнует.
– – Вы, может быть, находите, что я несправедлив, эгоистичен, – продолжал между тем Жан Робер. – Про себя вы думаете – я читаю ваши мысли, – что мои театральные или литературные успехи – такое же развлечение, как ваши успехи в свете.
Увы, дорогая, не чистоту души я выставляю перед публикой напоказ, как вы выставляете перед ней свои плечи. Я плачу своими мыслями, замечаниями, знаниями. Мир открывает передо мной свои раны, и я стараюсь если не вылечить их, то по крайней мере указать на них нашим законодателям, а они для общества то же, что врачи для простых смертных. Но вы, Лидия, отдаете толпе всю себя. Цветы, жемчуга, рубины, бриллианты, которыми вы украшаете свое прекрасное тело, словно магниты, притягивают к себе взгляды. Я не раз наблюдал за тем, как вы собираетесь на бал. Казалось, вы готовитесь завоевать целое королевство. Никогда капитан, высаживающийся на вражеский берег, никогда Гийом Нормандский на своем корабле, никогда Фернан Кортес, сжигающий свои корабли, не составляли свои планы тщательнее вас. Вот почему я все еще сомневаюсь, несмотря на то, что вы представляете мне неоспоримые доказательства своей любви.
– Я люблю тебя, – сказала г-жа де Маранд, привлекая его к себе и горячо целуя. – Вот мой ответ.
– Да, ты меня любишь, – подхватил поэт, – ты очень меня любишь, но в любви «очень», не означает «достаточно».
– Послушай! – строго проговорила она. – Поговорим серьезно. Один раз не в счет. Есть ли в целом свете женщина, пользующаяся такой свободой, как я?
– Нет, разумеется, однако…
– Позволь мне договорить и не перебивай. Мысль – дикая птица, пугающаяся малейшего шума. Итак, я сказала, что для замужней женщины я пользуюсь безграничной свободой, какая только доступна женщине. В обмен на эту свободу единственное, что требует от меня муж, – быть гостеприимной хозяйкой его дома, настоящей светской дамой. Знаешь, чего он хочет, когда возвращается? Видеть меня приветливо улыбающейся и отдыхать от своих цифр и расчетов. Знаешь, чего он ждет, когда уходит? Братского рукопожатия, вселяющего в него уверенность, что он оставляет у себя дома друга. И я на всех парусах пустилась в океан, зовущийся светом, изо всех сил пытаясь не налететь на рифы. Однажды лунной ночью я увидела вдали прекрасную страну, манившую меня своими невиданными цветами. Я крикнула: «Земля!» – причалила, ступила на землю, возблагодарила Господа, приведшего меня в землю обетованную, а в этой стране жил ты.
– О, любовь моя! – прошептал Жан Робер, поцеловал Лидию и покачал головой.
– Дай мне договорить, – ласково его отстраняя, молвила она. – Очутившись в стране своих снов, я прежде всего подумала, что останусь здесь навсегда. Но жадный и злобный Океан был рядом, он не хотел выпускать свою жертву, как сказали бы вы, поэты. Он привлекал меня к себе, шелковисто-атласно-кружевная волна кричала мне: «Возвращайся к нам, если не навсегда, то хотя бы время от времени, если хочешь сохранить свою свободу!» И я возвращалась всякий раз, как слышала этот властный голос; я возвращалась, чтобы уплатить дань. Я плачу ее со слезами на глазах, но это цена моей свободы. Вот моя исповедь, а в заключение я хочу привести поэту-мизантропу три строки другого поэта, еще большего мизантропа:
Уж если в свете ты живешь, обязан
Соблюсти его законы Высший разум
Не любит крайностей, поверь!
– Молчи! Я люблю тебя! Люблю! – страстно вскричал Жан Робер.
– Будь по-твоему! – кивнула она, покорно принимая поцелуи Жана Робера, но не отвечая ему тем же, будто в глубине души еще сердилась на него. – Раз мы обо всем договорились, вернемся к тому, с чего мы начали разговор. Вы у меня спрашивали, какое чувство наименее значительно, а я вам сказала, желая вам понравиться, что это – чувство ожидания. Что вы на это ответите?
– «Ничего», до тех пор, пока вы будете говорить мне «вы».
– Ну хорошо, я говорю «ты».
– Этого недостаточно. Когда ты задавала свой вопрос, ты прижималась губами к моему лбу. Именно с мыслями об этом поцелуе я и спросил тебя о том, какое чувство наименее значительно, бесполезно или преувеличено.