Вернувшись в свой кабинет, он снова сел в кресло, протер очки, вынул табакерку и набил табаком нос. Потом, скрестив и ноги и руки, глубоко задумался.

Сразу же оговоримся: тема его новых размышлений была гораздо веселее, чем до того, какие бы печальные последствия эти размышления ни сулили его ближнему.

Вот о чем он думал:

«Да, я так и подозревал: новый префект – умница. Доказательство тому: он меня оставил, хотя знает, что кабинет министров пал не без моего участия… В конце концов, может, именно поэтому и оставил… Итак, я снова крепко стою на ногах, ведь после упразднения полицейского управления при министерстве внутренних дел и отставки господина Франше я становлюсь еще более важной фигурой. С другой стороны, он почти разгадал мои намерения относительно достойных лиц, постоянно толкущихся во дворе префектуры. Правда, я причиню этим честным людям некоторую неприятность. Бедный Карманьоль! Несчастный Мотылек! Сиротинушка Овсюг! Милый Костыль! А уж о Жибасье я и не говорю! Тебя, дорогой, мне жалко больше всех, ведь ты сочтешь меня неблагодарным. А что прикажешь делать? „Habent sua fata libelli“ 24 . Так уж написано. Иными словами, как бы ни была хороша компания, но расстаться придется.

С этими словами г-н Жакаль, пытаясь справиться с волнением, охватившим его в результате печальных размышлений, снова достал табакерку и с шумом втянул вторую понюшку табака.

– В конечном счете, – философски заметил он, поднимаясь, – наглец получит по заслугам. Я помню, он вчера просил моего согласия на брак. Но никогда Жибасье не будет домоседом. Он создан для великих путешествий, и, я полагаю, дорога из Парижа в Тулон подойдет ему скорее, чем путь в царство Гименея. Как-то он воспримет свое новое положение?..

Господин Жакаль в задумчивости подергал за шнур.

Появился секретарь.

– Пригласите Жибасье, – приказал начальник полиции. – А если его нет, пусть придет Мотылек, Карманьоль, Овсюг или Костыль.

Когда секретарь вышел, г-н Жакаль нажал на кнопку, почти незаметную в углу комнаты. Спустя мгновение суровый полицейский в штатском появился на пороге потайной двери.

– Входите, Голубок, – пригласил г-н Жакаль.

Человек с неприветливой физиономией, но нежным именем подошел ближе.

– Сколько у вас сейчас человек? – спросил г-н Жакаль.

– Восемь, – отвечал Голубок.

– С вами вместе?

– Нет, со мной будет девять.

– Ребята крепкие?

– Мне под стать, – отозвался Голубок таким басом, что сомневаться в его силе не приходилось, если только о силе можно судить по голосу.

– Прикажите им подняться, – продолжал г-н Жакаль, – и все вместе ждите в коридоре за дверью.

– С оружием?

– Да. Как только услышите колокольчик, входите сюда без стука и прикажите человеку, который здесь окажется, следовать за вами. В коридоре вы передадите его четверым своим товарищам, пусть препроводят его в нашу тюрьму предварительного заключения. Когда арестованный окажется в надежном месте, пусть ваши люди снова поднимаются и ждут в коридоре на прежнем месте до тех пор, пока я снова не позвоню и не сдам другого пленника. И так далее, пока я не отменю приказ. Вы меня поняли?

– Отлично понял! – отвечал Голубок. – Отлично! – повторил он, выпятив грудь, как человек, гордый собственной понятливостью.

– А теперь, – строго сказал г-н Жакаль, – должен вас предупредить: за арестованных отвечаете головой.

В эту минуту в дверь кабинета постучали.

– Это, вероятно, один из ваших будущих пленников. Ступайте скорее за своими людьми.

– Бегу! – рявкнул Голубок, одним прыжком выскочив в коридор.

Господин Жакаль опустил за ним портьеру, уселся в кресло и сказал:

– Войдите!

Секретарь ввел Овсюга.

XXVII. Расчет

Поклонник дамочки, сдававшей внаем стулья в церкви Сен-Жак-дю-О-Па, долговязый и бледный под стать Базилю, степенно вошел в кабинет, кланяясь г-ну Жакалю, словно алтарю.

– Вы меня вызывали, благороднейший хозяин? – спросил он скорбным голосом.

– Да, Овсюг, вызывал.

– Чем я могу иметь честь быть вам полезным? Вы знаете, что моя жизнь в вашем распоряжении.

– Это мы сейчас увидим, Овсюг. Прежде скажите, был ли у вас повод для недовольства мною с тех пор, как вы на службе?

– О Всевышний Господь! Никогда, достойнейший хозяин! – поспешил заверить елейным голосом любовник Барбетты.

– А я, Овсюг, имею веское основание быть вами недовольным.

– Дева Мария! Неужто это возможно, добрый мой хозяин?

– Более чем возможно, Овсюг: так оно и есть, и это доказывает, что вы оказались неблагодарным.

– Пусть Бог, Который меня слышит, – медовым голосом пропел иезуит, – ниспошлет мне смерть, если я хоть раз забыл о ваших милостях.

– Вот именно, Овсюг, я боюсь, как бы вы их не забыли.

Напомните-ка мне, дабы я убедился, что у вас хорошая память.

– Славный мой хозяин! Неужели, по-вашему, я могу забыть, как меня арестовали на улице Сен-Жак-дю-О-Па у церковной двери, после того как я прихватил серебряный крест и золоченый потир 25 ; и быть бы мне на каторге, если бы не ваша отеческая забота, благодаря которой я выпутался из этой грязной истории.

– С того дня, – сказал г-н Жакаль, – я приобщил вас к службе. Как же вы себя показали?

– Однако, благороднейший хозяин… – – перебил его Овсюг.

– Не прерывайте меня! – строго предупредил г-н Жакаль. – Я все знаю. Вот уже полгода вы работаете на папашу Ронсена из Конгрегации.

– Я действую в интересах нашей Святой Церкви! – набожно выговорил Овсюг, с глуповатым видом устремив взгляд к потолку.

– Странно вы понимаете ее интересы! – с притворным возмущением воскликнул г-н Жакаль. – Ведь папаша Ронсен и его Конгрегация утянули за собой в пропасть господина де Виллеля, а тот – кабинет министров! Таким образом, вы, несчастный человек, сами того не зная – так мне думается! – стали возмутителем общественного порядка и, не подозревая того, пошатнули трон его величества.

– Возможно ли это? – вскричал Овсюг, растерянно глядя на г-на Жакаля.

– Вы, разумеется, слышали, что кабинет министров сменился нынче утром? Знайте, что вы явились одной из причин этой административной революции. Вас объявили опасным преступником, и я решил, пока в столице не утихнет шум, поместить вас в надежное место, где вы могли бы спокойно собраться с мыслями.