— Теперь, когда ты мне все объяснил, уже не хочу, — ответил Менедем.
— Вот и прекрасно. Я тоже.
— Но вообще-то мы купили изумруды на Родосе, — заявил Менедем, — а не в землях, находящихся под властью Птолемея. Чтобы получить камни, мы не нарушили ни одного из его законов. Не вижу причины, по которой он мог бы нас осудить.
— Он — правитель Египта, богатейший человек в мире, один из четырех или пяти самых могущественных людей на свете, — заметил Соклей. — И ему не нужны причины. Он может делать все, что захочет. Именно это и есть настоящее могущество. Если бы Птолемей поймал нас на лжи… — Соклей содрогнулся. — И мы провозили камни через Кос, поэтому на что поспорим, что он повернул бы законы не в нашу пользу?
Его двоюродный брат скорчил кислую мину.
— Ты, вероятно, прав. Нет, ты наверняка прав. Очень хорошо, почтеннейший… ты меня убедил. Мы отплываем завтра утром.
— Отлично, — сказал Соклей.
Менедем засмеялся.
— Кроме того, мне бы хотелось умыкнуть тебя прежде, чем Птолемей укоротит тебя на голову за то, что ты прилюдно назвал его дураком. Ты видел, как он вытаращил глаза?
— Я свободный эллин, клянусь богами, — проговорил Соклей. — Если Птолемей не привык слышать откровенные речи, тем хуже для него.
— Но поскольку, как ты справедливо заметил, он один из самых могущественных в мире людей, то хуже может быть для того, кто говорит откровенно, — ответил Менедем, и Соклей не смог ничего возразить.
Братья уже почти добрались до «Афродиты», когда их вдруг кто-то окликнул. Соклей вздрогнул: уж не решил ли Птолемей все-таки расправиться с ними? Но, оглянувшись через плечо, он узнал человека, который махал им рукой.
— Радуйся, Пиксодар, — сказал Соклей. — Чем мы можем тебе служить?
— Радуйтесь, оба, — ответил торговец шелком. — Когда я услышал, что вы вернулись на Кос, я подумал, что это дар самих богов. У вас еще осталась пурпурная краска?
— Конечно. Сколько тебе нужно?
— А сколько у вас есть? — спросил Пиксодар.
— Дай подумать. — Соклей пощипал бороду. — Думаю, у нас есть еще… Пятьдесят три кувшина. Это если судить по тому, сколько мы продали. Но возможно, осталось и меньше: нам пришлось сражаться с пиратами, и они могли украсть несколько кувшинов, возвращаясь на свое судно.
— Клянусь Зевсом Лабрандским, я рад видеть, что вы целы и невредимы! — воскликнул Пиксодар. — Да распнут всех пиратов на крестах!
— Да уж, туда этим негодяям и дорога!
Вообще-то Соклея трудно было назвать жестоким и агрессивным, но теперь он говорил совершенно серьезно. Всякий раз, вспоминая, как пират схватил мешок с черепом грифона и перепрыгнул с «Афродиты» обратно на гемолию, он чувствовал, как кровь закипает в жилах.
— Как ты умудряешься все время так хорошо знать, что уже продано, а что еще нет? — спросил брата Менедем.
Тот пожал плечами.
— Я все записываю, а в придачу еще и запоминаю.
Это вовсе не казалось Соклею чем-то из ряда вон выходящим.
— А ты как держишь в голове столько стихов из «Илиады» и «Одиссеи»? — в свою очередь спросил он.
— Это другое дело. Во-первых, эти стихи не меняются. Во-вторых, они стоят того, чтобы их помнить. — Менедем повернулся к Пиксодару. — Пожалуйста, извини нас, почтеннейший. Мы с ним все время спорим об одном и том же, знаешь ли.
Кариец улыбнулся.
— Обычное дело для родственников.
— Так сколько краски тебе нужно? — спросил его Соклей.
— Все, что у вас есть. Все пятьдесят три кувшина. Если бы у вас было больше, я бы и это купил. У меня много шелка, который надо покрасить, и мой… э-э-э… клиент хочет как можно скорее получить готовую ткань.
— Но полусотни кувшинов краски хватит, чтобы покрасить очень много шелка, — заметил Соклей.
Пиксодар кивнул, как делают варвары, потом спохватился и наклонил голову на эллинский манер.
— Антигон хочет нарядить своих воинов в шелковые одежды или ткань нужна для женщин его офицеров? — понизив голос, спросил Соклей.
И Менедем, и Пиксодар изумленно уставились на него.
— Это не Антигон… А его сын Деметрий. Но как ты узнал? — вопросил продавец шелка. — Ты колдун?
Пальцы его левой руки сложились в отвращающем беду жесте — Соклей видел, как такой жест делали и другие карийцы.
— Вовсе нет, — покачал головой Соклей. — Но кто, кроме македонского генерала, смог бы позволить себе купить столько окрашенного в пурпур шелка? Если бы речь шла о Птолемее, ты бы прямо об этом сказал. Это могли бы также быть Лисимах или Кассандр, но они теперь в хороших отношениях с Птолемеем, а Одноглазый Старик — нет. Ясно, что любой торговец постарается держать свои дела с ним в секрете.
— А. Понятно, — ответил Пиксодар. — Все верно… Надо же, как все просто оказалось, когда ты мне объяснил.
«Все, что угодно, станет простым, когда тебе объяснят», — кисло подумал Соклей. Но не успел сказать это вслух — а он вполне мог бы так поступить, — ибо Менедем ухитрился, как бы случайно, наступить ему на ногу и, извинившись, спросил Пиксодара:
— Сколько ты дашь нам за краску?
Торговец принял страдальческий вид.
— Ты сдерешь с меня сколько захочешь, я это прекрасно понимаю. Прошу помнить только одно: если сейчас ты плохо со мной обойдешься, впереди у нас еще долгие годы торговых дел, когда я смогу отомстить. — Он отвесил Соклею полупоклон. — У меня тоже хорошая память.
— Не сомневаюсь, — вежливо проговорил родосец. — Что ж, как насчет пятнадцати драхм за кувшин, что ты скажешь о такой цене?
— А что я могу сказать? — воскликнул Пиксодар. — Пиратство. Разбой. Вымогательство. И вряд ли кто-нибудь дал бы вам за краску хотя бы половину этой цены. Только потому, что мне она очень нужна, я предлагаю тебе половину того, что ты просишь.
— Ты заплатил нам шелком больше половины того, что я сейчас запросил, когда мы останавливались здесь весной, — напомнил ему Соклей.
— Шелк — одно, а серебро — другое, — ответил Пиксодар.
Кариец рьяно торговался, однако положение его было незавидным: родосцы прекрасно знали, насколько ему нужна краска. В конце концов Пиксодар вскинул руки вверх.
— Хорошо, двенадцать драхм за кувшин, договорились. Сколько это в итоге будет серебра?
— Давай поглядим, сколько именно кувшинов у нас осталось. — Соклей отдал приказы морякам, и те принесли на пирс сорок девять кувшинов пурпурной краски.
Соклей пробормотал себе под нос:
— Это должно быть… Итого — пятьсот восемьдесят восемь драхм. Полновесных, а не легких драхм Птолемея, — добавил он.
— Понятно. Я сейчас вернусь. — И Пиксодар поспешил в город.