— Вот именно что «пока». Но если мы не хотим разориться на кефали, кальмарах и морских собаках, нам придется пристальней присмотреться к расходам. Тебя, может, это и не волнует…
— С чего это ты взял, что меня это не волнует? — перебил Менедем.
Отец не обратил внимания на его слова.
— …Но Бавкида считает, что надо хорошенько следить за тем, куда деваются драхмы. При таком подходе мы все равно будем вкусно есть, но у нас еще останется серебро для того, чтобы ты мог растратить его, когда получишь наследство.
— Это нечестно! Я же зарабатываю деньги, — возразил Менедем.
— Нынче ты заработал меньше, чем в прошлом году, — снова заявил Филодем.
Менедем сделал вид, что рвет на себе волосы.
— В прошлом году ты назвал меня идиотом за то, что я слегка рискнул. В этом году я рисковал меньше, и мы заработали меньше денег. А теперь ты на это жалуешься! Ну и как тебе угодить?
«Ответ прост, — подумал он. — Тебе угодить невозможно».
— Говори тише. Хочешь, чтобы рабы знали обо всех наших делах? — спросил Филодем.
— Нет, не хочу.
В настоящий момент Менедем хотел лишь одного — убраться прочь. Почти всегда так и случалось, когда он говорил с отцом. Так было еще до того, как Филодем женился на Бавкиде, а теперь все стало вдвое хуже. И сейчас Менедему хотелось — нет, ему было необходимо — не просто убежать из андрона родного дома, но и вообще спастись бегством с Родоса. А ведь он застрял тут до будущей весны.
Издав звук, который вполне мог бы вырваться из глотки загнанного в угол волка, Менедем встал.
— Если ты меня извинишь, отец…
Он отправился на кухню, где Сикон со сноровкой настоящего мастера чистил вареных креветок. Во время работы повар что-то жевал — значит, умыкнул пару-другую креветок, а может, и больше. Филодем хорошо кормил своих рабов; он бы против этого не возражал. И кто хоть раз слышал о тощем поваре — или, по крайней мере, о тощем поваре, которого стоило бы держать? Но когда дверь открылась, Сикон тревожно поднял глаза, а при виде Менедема вздохнул, не скрывая своего облегчения.
— Да будут благословенны боги, это всего лишь ты, молодой господин. Я боялся, что пришла госпожа.
Повар возвел глаза к потолку и бессильно покрутил головой — движение, которое он, должно быть, подсмотрел на комических подмостках.
— Она еще научится вести хозяйство, — неловко сказал Менедем.
Ему не нравилось, что кто-то ругает Бавкиду. И дело было вовсе не в авторитете хозяйки, просто она очень привлекала его как женщина. Интересно, какая Бавкида в постели?..
«А ну прекрати!» — осадил себя Менедем, как делал несколько раз на дню.
Сикон, конечно, понятия не имел о его мыслях; если бы повар о них знал, он не осмелился бы снова возвести глаза к потолку и сказать:
— Может, и научится, но когда? Боюсь, госпожа сведет меня с ума, прежде чем это произойдет! Она поднимает шум из-за каждого обола, который я трачу.
— Ты должен доставлять ей удовольствие, — сказал Менедем и твердо велел себе не думать и об этом тоже.
— Удовольствие? — взвыл Сикон, очищая очередную креветку. — Да как я могу это сделать, если меня лишили возможности в ближайшие полгода подавать что-либо, кроме овсяной каши? Я думаю, мать Бавкиды, должно быть, испугалась тунца, когда была ею беременна.
Менедем показал на шкурки креветок и на прилипшие к ним крошечные кусочки мяса.
— Вместо того чтобы выбрасывать очистки на улицу, лучше отдай их хозяйке, пусть зароет в саду. Тогда цветы и травы будут расти лучше, и это не может не порадовать Бавкиду.
— Да? Если хочешь знать мое мнение — скорее всего, она поджарит меня на медленном огне, узнав, сколько стоили проклятущие креветки, — сказал повар.
Как всегда, когда он начинал выходить из себя, Менедем принялся постукивать пальцами по бедру, и Сикон распознал признаки надвигающейся опасности.
— Хорошо, хорошо. Я отдам госпоже очистки, и, надеюсь, это поможет — вот и все, что я могу сказать.
Но это было далеко не все, что он мог сказать, и Сикон сказал еще многое, когда Менедем подцепил жирную креветку из чаши, куда бросал их повар.
Юноша удалился с полным ртом, а мгновение спустя пожалел, что покинул кухню: Бавкида как раз спустилась из женских комнат и подняла гидрию, чтобы полить сад.
— Радуйся, — окликнула она Менедема.
— Радуйся, — ответил он.
Его взгляд метнулся к андрону. Так и есть, отец до сих пор там сидел — значит, придется быть еще осторожней в разговорах.
Но прежде чем Менедем успел что-нибудь сказать, Сикон выскочил из кухни с целой горой шкурок креветок и почти бросил очистки к ногам Бавкиды.
— Вот, молодая госпожа. Надеюсь, это будет хорошим удобрением для растений.
У Бавкиды был испуганный вид: очевидно, Сикон никогда ничего подобного не делал.
— Спасибо, — ответила она. — Ты прав. Это будет хорошим удобрением.
Но потом спросила:
— А сколько ты заплатил за креветок?
Повар уставился на Менедема. «Я же тебе говорил!» — читалось в его глазах. Потом Сикон нехотя повернулся к Бавкиде.
— Я купил их по сходной цене.
— Не сомневаюсь, они будут очень вкусными, — вмешался Менедем. — Я просто уверен, что они будут вкусными, потому что уже попробовал одну.
Поскольку именно Менедем предложил Сикону такую тактику, теперь он должен был вступиться за повара.
— Вкусные — одно дело. А дорогие — совсем другое. Так сколько же ты заплатил за креветок, Сикон?
Повару ничего другого не оставалось, кроме как ответить.
Бавкида приковала его к месту каменным взглядом.
— Если эту цену ты называешь сходной, какая же тогда не сходная?
Сикон, защищаясь, сказал:
— В прежние годы я платил куда больше! И, — он сложил на груди руки, — никто не жаловался!
Македонцы и персы, построившись накануне битвы у Гавгамел, не могли бы смотреть друг на друга менее свирепо. Оказавшийся посередине Менедем испугался, что его сейчас разорвут на куски.
— Мир — вы, оба! — сказал он. — Цена не такая уж непомерная.
Он вдруг осознал, что хочет, чтобы отец вышел из андрона ему на помощь. Если уж это не говорило об отчаянии и тревоге Менедема, тогда что могло о них говорить? Но у Филодема было или слишком много здравого смысла, или слишком мало храбрости, чтобы ринуться в гущу битвы.
Находясь под защитой молодого хозяина, Сикон важно выпятил грудь, а Бавкида выглядела так, будто Менедем пырнул ее в спину ножом.
— Если тебя больше волнует свой желудок, а не наш дом…