Менедем щелкнул пальцами.
— Я обещал пожертвовать овцу в здешний Асклепион, если после боя с пиратами наши люди поправятся. А теперь я не успею этого сделать.
Соклей подумал и покачал головой.
— Нет, ты пообещал пожертвовать овцу здесь, если получится, а если не получится — то на Родосе. Если, вернувшись домой, ты и вправду принесешь животное в жертву богу, клятва не будет нарушена.
— Ты уверен? — спросил двоюродный брат.
— Абсолютно.
— Хорошо. Тогда ладно. У меня просто камень с души свалился, — сказал Менедем. — Мы ведь хотим уйти отсюда как можно быстрее, стало быть… — Он вздохнул. — Я принесу жертву на Родосе.
Соклей все еще понятия не имел, почему его двоюродному брату так не хочется возвращаться домой, и гадал, узнает ли он это когда-нибудь.
Входя в андрон родного дома, Менедем чувствовал, как превращается из мужчины в юношу; может быть, даже в маленького мальчика.
Во время странствий по Эгейскому морю он имел дело с известными торговцами — некоторые из них были богаче и старше его отца — и общался с ними как равный с равными. Они видели его таким, каким он был теперь. Но в глазах Филодема он мигом возвращался в прошлое, и Менедем знал, что так будет, пока жив его отец.
— Прошлая поездка была удачней, — заметил Филодем.
— Мы получили твердую прибыль, господин, — ответил Менедем. — И рисковали меньше, чем в прошлом году.
Когда он вернулся домой прошлой осенью, Филодем не уставал жаловаться, как сильно Менедем рисковал в Великой Элладе. Но теперь отец заявил:
— Что ж, риск окупается. А с такой прибылью ты мог бы и вовсе остаться на Родосе и торговать в гавани, как делает финикиец Химилкон.
Это было нечестно, и все-таки Менедем не спорил. С точки зрения отца, он почти наверняка оказался бы не прав. Вместо этого Менедем сменил тему разговора:
— Я хочу поговорить с Химилконом перед тем, как отправиться в плавание следующей весной. Соклею пришло в голову, что мы могли бы поплыть на восток, в Финикию, и таким образом избавиться от посредников, у которых закупаем товары из той части света.
— У твоего двоюродного брата есть здравый смысл, — сказал Филодем.
Это было правдой. Если бы отец на этом и остановился, Менедем бы не возражал. Но Филодем добавил:
— Почему тебе не приходят в голову такие хорошие идеи?
Менедем мог бы заявить, что вообще-то они с Соклеем вместе всё придумали, ведь это была правда. Но тогда отец нашел бы причину не одобрить их затеи.
«Я все равно не смогу победить», — подумал Менедем. И споры с отцом никуда бы не привели, поэтому, сдавшись, он сказал:
— Я рад видеть тебя в добром здравии.
— Я мог бы чувствовать себя и получше, — ответил Филодем. — Суставы болят, как всегда в моем возрасте. Старость горька, без сомнения.
Но, отхлебнув глоток вина, он признался:
— Однако могло бы быть и хуже, скажу я тебе. Почти все мои зубы в порядке, и я благодарю за это богов. Не хотелось бы прожить остатки дней на каше.
— Я тебя понимаю, — ответил Менедем.
— Ты хорошо провернул дела с изумрудами, — проговорил Филодем. — Сколько удалось выручить за те, последние?
Когда Менедем ответил, отец присвистнул.
— Хорошо. Очень хорошо.
— Спасибо.
«Ты что, заболел? — подумал Менедем. — Ты уверен, что тебе не станет плохо после признания, что я сделал что-то как надо?»
— Пожалуй, мне следует возместить свою долю, исходя из того, что ты на них заработал, а не из того, что ты за них заплатил, — сказал Филодем.
«О, вот в чем дело, — догадался Менедем. — Нет, что ни говори про моего отца — а я много могу про него сказать, — но он так же непреклонно честен, как и Соклей».
Вслух же юноша ответил:
— Ты можешь поступить, как считаешь нужным, господин, но если кто и имеет право покупать по оптовой цене, а не по розничной, так это основатель торгового дома.
Этим он заслужил одобрительную улыбку — неплохое достижение, учитывая, как скверно они ладили с отцом, то и дело раздражая друг друга.
— Возможно, ты прав, — сказал Филодем. — Я поговорю с братом, узнаю, что он об этом думает.
— Хорошо.
Такие дела и вправду были важны. Старшее поколение, Филодем с Лисистратом, отличалось необыкновенной щепетильностью.
— Я все-таки думаю, он не стал бы возражать, — сказал Менедем.
— Возможно, — отозвался отец. — Но в любом случае надо спросить у него.
— Понравился ли камень твоей жене?
Задавая такой вопрос, Менедем ступал на опасную почву. Он рисковал еще сильнее, если бы отец подозревал о чувствах сына к Бавкиде, но даже сейчас лучше не стоило заводить об этом речь. Он знал это — и все-таки спросил.
Филодем снова улыбнулся, на этот раз не Менедему, а всему миру в целом. Его резко очерченное, хотя и слегка осунувшееся лицо смягчилось, и мгновение он казался другим человеком — таким, с которым куда легче ладить.
— Ювелир Тимократ вставил изумруд в великолепное кольцо, и Бавкида была рада его получить, — ответил Филодем.
«Насколько рада? Как она выказала свою радость?»
Менедем легко мог представить ответы на эти вопросы — и потряс головой, пытаясь избавиться от вставших перед его мысленным взором картин. Чтобы отец не подумал, что он чем-то недоволен, и чтобы не сделал еще менее удачного и более точного предположения, Менедем сказал:
— Надеюсь, Бавкида родит тебе сына.
— Подобное заявление делает тебе честь. Ведь появление второго сына уменьшит твою долю наследства. — Филодем говорил не подозрительно, но удивленно. — Похоже, в конце концов ты все-таки взрослеешь.
— Может быть.
Менедем был убежден, что повзрослел много лет назад. А еще он был убежден, что отец все равно никогда в это не поверит.
— Как она ладит с Сиконом? — спросил Менедем.
Этот вопрос можно было задать без опаски.
Отец фыркнул.
— Ты же знаешь, какие они — повара. Он считает себя здесь главным. Попробуй возразить, и он начнет орать, что больше не приготовит ничего вкусного и что мы никогда больше не сможем задать ни одной нормальной пирушки. Сикон тратит деньги так, будто сам их чеканит.
— Сикон почти не ворует, — заступился за повара Менедем. — И он всегда вкусно готовит. Пока мы можем позволить себе хороший опсон, почему бы нам этим не насладиться?
Лицо Филодема тут же снова превратилось в твердый гипсовый слепок — Менедем хорошо знал это его выражение.