Мгновение спустя плотник снова застучал молотом.
— Хороший человек, — сказал Соклей. — Хотел бы я знать, сможешь ли ты уговорить его выйти с нами в море.
Капитан «Афродиты» засмеялся.
— Милый братец, ты читаешь мои мысли. Именно об этом я его и спросил, но Никагор ответил: «Я зарабатываю на жизнь починкой судов. Ты думаешь, я настолько туп, что захочу путешествовать на одном из них, зная обо всем, что с кораблями может случиться?»
— Хм. — Соклей пощипал себя за бороду. — И что это говорит о нас с тобой?
Менедем снова засмеялся.
— Да уж ничего хорошего наверняка.
* * *
— Давайте, ленивые шлюхины дети! — окликнул Диоклей гребцов «Афродиты». — Не щадите ни спин, ни рук! Вы что, разучились орудовать веслом? Риппапай! Риппапай!
Несколько моряков застонали, налегая на весла. Слушая эти стоны, Менедем понял, как сильно сказался на его команде вынужденный отпуск.
— К вечеру у нас будет много натруженных мускулов, — предсказал он, когда «Афродита» скользнула к гавани Коса.
— Наверняка, — согласился келевст. — А еще будут волдыри на ладонях, как и весной.
— Если натереть ладони маслом в начале гребли, волдырей будет меньше, — сказал Соклей.
— Неплохая мысль, — согласился Диоклей, ударяя в бронзовый квадрат, чтобы задать гребцам ритм. — Время от времени я и сам так делал, когда работал веслом, а греб я так часто, что мои ладони стали твердыми, как рог.
Менедем удерживал торговую галеру вблизи берега Коса. По ту сторону канала суда и воины Птолемея все еще осаждали Галикарнас. Но закупорить гавань плотно, как кувшин с вином, было не так-то просто, и время от времени одна-две галеры Антигона все-таки выскальзывали и топили или брали в плен любое судно, которое им удавалось перехватить. Менедем не хотел стать их легкой добычей.
Он оглянулся на двоюродного брата.
— Эйя, Соклей, вон там, всего в нескольких стадиях отсюда, вершится история.
— Что ж, так и есть, — согласился Соклей. — Но она вершится не слишком быстро, верно? Вряд ли я многое упущу, если буду смотреть на северо-запад, а не на северо-восток.
Он имел в виду — если он будет смотреть в сторону Афин.
— Мы покамест не в Афинах и пока туда не идем, — ответил Менедем. — Почему бы тебе вместо этого не смотреть прямо на север? Там находится Милет, не так уж далеко отсюда. И нам пригодятся деньги, которые мы там заработаем.
— Знаю. Каждое твое слово истинно. Я это прекрасно понимаю. Но мне очень трудно этим проникнуться.
— Уж лучше бы тебе проникнуться, — предупредил брата Менедем. — Когда мы будем там торговать, нам придется постараться изо всех сил, чтобы выжать из торговцев побольше серебра. И не вздумай грезить о черепе грифона, иначе от тебя не будет никакого толку.
— Знаю, — повторил Соклей.
Но его взор снова обратился к скамье, под которой хранился череп — так взор любовника мог бы обратиться к возлюбленной. И взор любовника не мог бы быть более нежным.
— Что до меня, я буду рад прибыть в Афины просто для того, чтобы избавиться от этой несчастной уродливой штуковины, — заявил Менедем.
— Все, что может научить тебя чему-то новому — красиво, — недовольно возразил его двоюродный брат.
— Когда мне нужна красота, я ищу ее в девичьей плоти, а не в костях грифона, — отрезал Менедем.
— Есть красота плоти, но есть и красота ума, — парировал Соклей. — Череп грифона не обладает ни той ни другой красотой, однако размышления о нем могут привести одного любящего мудрость человека к другому.
Спустя несколько биений сердца Менедем покачал головой.
— Я боюсь, это выше моего понимания, милый братец. Говори, что хочешь, но это не заставит старую кость выглядеть краше в моих глазах.
— Тогда давай оставим эту тему, — предложил его собеседник, что слегка удивило Менедема: когда Соклей чувствовал желание пофилософствовать, он часто был склонен читать длинные лекции.
Мгновение спустя Соклей объяснил, почему он так поступил:
— Просто сейчас у меня на уме Платон и Сократ, вот и все.
— Почему именно они? — спросил Менедем и, не успел Соклей ответить, ответил на свой вопрос сам: — А! Конечно же, все дело в цикуте.
— Верно, — сказал Соклей. — В «Симпосии» Платон много говорит о взаимоотношении между физической красотой и настоящей любовью.
— Да ну? Что ж, оказывается, философские сочинения иногда тоже бывают интересными.
— Зубоскал.
— Зубоскал? — Менедем принял обиженный вид. — Наконец тебе удалось меня заинтересовать, а ты еще жалуешься. Я зубоскалю? А что бы об этом сказал Сократ? Или, вернее, что бы об этом сказал Платон?
— Хороший вопрос, — задумчиво проговорил Соклей. — Наверное, не осталось в живых никого, кто мог бы рассказать, сколько изречений, вложенных Платоном в уста Сократа, и впрямь принадлежали ему, а сколько — самому Платону.
— Не отвлекайся. Какое отношение красота имеет к истинной любви? Это куда интереснее, чем кто что написал.
— Ты же сам об этом заговорил, но не важно, — ответил Соклей. — Если верить аргументам, приведенным в «Симпосии», отношение небольшое. Телесная красота ведет тебя к красоте ума, вот там и лежит настоящая любовь.
— Рассуждения в духе стариков, — сказал Менедем. — Если у них не встает член, они, чтобы не огорчаться, заводят речь о красоте ума.
— И все-таки ты — зубоскал, — повторил Соклей. — Послушай, мне только что пришло на ум, что мы кое-что упустили из виду.
— И что же?
— Как мы осмелимся причалить в Милете? Мы провели слишком много времени на Косе, и теперь весть о том, что мы привезли туда Полемея, уже наверняка распространилась по всему Милету. Люди Антигона могут поджарить нас на медленном огне.
— Я тебя знаю. Ты все еще ищешь повод, чтобы двинуться прямо в Афины, — заявил Менедем. — Но того, о чем ты говоришь, не случится. Помни, Деметрий Фалерский — марионетка Кассандра, а того тоже не привело бы в восторг бегство Полемея. — Он внезапно ухмыльнулся. — И вообще нам можно больше ни о чем не беспокоиться.
— Почему же? — спросил Соклей.
— Я скажу тебе почему. Предположим, нас обвинят в том, что мы помогли Полемею сбежать, чтобы он мог досаждать своему дяде. Что мы тогда скажем? Мы скажем: «Что ж, несравненнейший, теперь ты можешь жить спокойно, потому что мы своими глазами видели, как умер Полемей». И тогда никто на нас не разозлится, поскольку всех очень обрадуют новости.
Соклей смущенно посмотрел на двоюродного брата.
— Ты прав. Ты абсолютно прав. Разумеется, невозможно представить, чтобы кто-нибудь не обрадовался вести о смерти Полемея.