Наконец Магара завершила все заклинанием на выздоровление. Таково было ее искусство: она переходила от магии к жреческим обрядам, но не пренебрегала и старинными народными обычаями.
— Но ты здесь не из-за этого. А по другой причине… — сказала старуха, закончив лечение.
Дубэ взяла одежду и завернулась в нее.
Она рассказала Магаре все во всех подробностях: о юном убийце, о его загадочной игле, на которой Тори не удалось найти никакого следа яда, а потом рассказала о своем первом приступе, во время кражи в доме Теворна.
Наконец дрожащим голосом она рассказала о резне в лесу.
— А потом появилось это…
Она закатала рукав и показала руку Магаре.
Старуха протянула свои скрюченные руки, потрогала пальцем знак. Потом взяла горячую головешку из жаровни и медленно провела ею над знаком. Жар был настолько силен, что у Дубэ напряглись все мускулы. Дым — сначала белый — вдруг начал принимать кроваво-красный оттенок. Старуха снова затянула свои непонятные песнопения и еще больше приблизила головешку к руке Дубэ. Девушка стиснула зубы, но, когда уголек прикоснулся к знаку, жар утих, и Дубэ не почувствовала никакой боли.
Она открыла глаза и увидела, как угли растворяются в облачке дыма между пальцами Магары.
В шатре установилась тишина. Дубэ задышала спокойнее, почти неслышно. Старуха отпустила ее руку.
— Это — проклятие, — произнесла она.
— Я ничего не знаю о магии. Что ты хочешь сказать? — спросила Дубэ.
— Какой-то маг проклял тебя, наложив на тебя этот знак.
Дубэ подалась вперед:
— В чем заключается проклятие?
— Хотя ты и перестала убивать, хотя после смерти Сарнека ты поклялась не использовать ничего из того, чему он тебя учил, желание убивать в тебе никогда не угасало.
Дубэ напряглась.
— Я не люблю убивать, мне не нужно это.
— Убийство, кровь — наркотики, опьяняющие человека. Если ты испробовала их вкус, то никогда не сможешь отвыкнуть. В тебе еще живет равнодушие наемного убийцы, ты была обучена этому ремеслу. Жажда крови и смерти — пища для беспощадного зверя, живущего в бездне, зверя, которому проклятие придает форму и плоть.
Дубэ содрогнулась: зверь. Такой она казалась и самой себе, когда укусила купца.
— Отныне зверь будет жить в тебе, каждую минуту готовый выйти наружу. Теперь у тебя нет сил возобладать над ним, он затаился в закоулках твоего разума и ждет момента, чтобы поглотить тебя. Он появится тогда, когда ты меньше всего будешь его ждать, с каждым разом он будет становиться все сильнее, будет принуждать тебя убивать, истреблять. Каждое последующее убийство будет более жестоким, более чудовищным, а твоя жажда крови станет все более ненасытной. В конце концов зверь полностью овладеет тобой.
Дубэ закрыла глаза, пытаясь прогнать животный страх, пронизывавший ее холодом с ног до головы.
— Ему можно сопротивляться?
Магара покачала головой:
— Печать может быть сломана только тем, кто ее наложил.
Юноша. Это, должно быть, он.
— А если тот, кто это сделал, умер?
— Тогда нет никакой надежды.
Ей показалось, что земля содрогнулась под ее ногами.
— Но я говорю не о том, о ком ты подумала.
Дубэ вздрогнула.
— Юноша был исполнителем, но заклятие наложил маг. Именно его ты должна отыскать.
Маг. Гильдия. Это — Гильдия.
— Значит, я должна найти его и заставить снять с меня заклятие.
Магара кивнула:
— Но он не должен умереть, помни об этом, или — ты пропала.
Первые дни Дубэ еще думала, что может спастись. Она не отказалась от мысли вернуться в Сельву, говорила себе, что это возможно, что она может это сделать, что она — хороший ходок. Она никогда не терялась в окрестностях селения, не заблудится и сейчас. И она бродила, стаптывая башмаки в этом лесу. Пыталась ориентироваться по солнцу, как ее учил отец, но не могла понять, где находится. Ее везли три дня. Дубэ никогда еще не проделывала такого путешествия. Она была за много километров от дома. Дубэ пыталась не думать об этом и шла дальше.
Она часто плакала, звала отца, как будто ее голос мог долететь до Сельвы. Он же говорил ей, что всегда защитит ее, что никогда не оставит ее одну, что с ней никогда ничего не случится. Так почему же ее голос не долетает до него, почему он так далеко? Но она найдет его, или он сам придет и заберет ее, отведет домой.
Дубэ питалась тем, что ей дал юноша, и старалась экономить пищу. Спала под деревьями, но мало и не выспалась потому, что ее мучили кошмары: ведь она в первый раз спала в лесу. По ночам все увеличивалось до невероятных размеров: деревья напоминали неприступные башни, тихие дневные шорохи и шелест превращались в страшный грохот.
Целых пять дней Дубэ только блуждала по лесу, но не прошла и половины. Она продолжала идти, пока ее несли ноги. Надежда постепенно исчезала, еды почти не было, но Дубэ не хотела сдаваться, продолжала думать, что сможет вернуться, что она храбрая и сможет продержаться.
Но в один прекрасный день она поняла, что есть больше нечего, а усталость парализовала ее ноги. Неожиданно желание увидеть отца и вернуться домой уступило место гораздо более прозаическим чувствам. Ее терзал голод. Времени на отчаяние не было, оставалось только искать, чем прокормиться. Все ее существование свелось к поиску пищи, воды, ночлега и преодолению бесконечного пути.
Дубэ попыталась ловить рыбу. Ей удалось выйти к воде. Это получилось инстинктивно. Да и идти вдоль побережья было легче, чем среди деревьев. Ее одежда уже износилась, а башмаки не были предназначены для такого долгого пути. Она сбила и исцарапала ноги. Но голод заглушал все чувства, даже боль от порезов. А рыба, плескавшаяся в реке, была такой притягательной добычей.
Она ловила рыбу с яростью, окунаясь в прозрачный водный поток. Рыбки плавали быстро, а она — медленно, слишком медленно. В конце концов Дубэ преодолела свою усталость. Она стала играть, как раньше в Сельве. Окунала руки в ледяную воду, ощущая, как рыбы проскальзывают между пальцами. Но она была настойчива. Она пыталась, снова и снова. Наконец, вечером, ей удалось схватить руками первую добычу. Дубэ вспомнила вкус жирной и сочной рыбы, зажаренной на костре. Но сейчас ей понадобилось бы слишком много времени, чтобы найти все необходимое и разжечь костер. Правда, ей много раз приходилось видеть, как это делается, но сама она ни разу не пыталась. Ее манила переливающаяся серебристая чешуя рыбы, желудок болел от голода. Тогда она вцепилась зубами в еще живую рыбу. Во рту был неприятный вкус, Дубэ выплюнула кусок. Но ее желудок протестовал, он нуждался в еде. По лицу Дубэ медленно катились слезы, смешиваясь с речной водой. Она закрыла глаза и снова откусила, стала жевать, сдерживая тошноту, проглатывать куски, один за другим, со страшными усилиями, пока не съела всю рыбу.