А установленный под потолком хронометр неторопливо отсчитывает секунды и притягивает взоры людей не меньше, чем пыхтящая машина.
– Девять минут!
Критическое, по словам Безвариата, время.
Агата перевела взгляд на стеклянный куб, быстро заполняющийся голубоватым газом. Изначально ярко светящимся газом, но сейчас его блеск угасал на глазах.
«Смесь будет готова и преобразована в пар. Так же, как прайм, который мы достанем из озера. В кубе все растворы смешаются под высоким давлением, станут единым целым, и в этот самый миг…»
Должен прозвучать последний аккорд.
– Контарбардар де холп де риз!
Дождавшийся своего часа Хирава принялся творить заклинание, и приговоренный мужчина пронзительно закричал. И хотя толстые стены куба не пропускали ни звука, вопли несчастного ударили Агате в самую душу.
– Бадар завей карр! Бадай усид усилла!
Слова не играли главной роли в адорнийской магии, основное действо разворачивалось в душе Эларио, перед его внутренним взором. Хирава знал, чего хочет добиться, и целенаправленно изменял проникшую в куб смесь. Сосредоточенный, предельно сконцентрированный на работе, он больше не напоминал попугая – он был слишком велик для этого.
– Асбортарг завей хунимр!
Голос мага становился все громче и громче, наполнял зал, перекрывая гудение Праймашины, четко указывал, где именно творится главное действо эксперимента.
– Хадам!
Чтобы убить, Эларио не требовалось быть рядом с жертвой. Его правая рука сделала движение к груди несчастного, и внутри стеклянного куба родилась смерть.
– Давай, – прошептала Агата, сжимая руками поручень. – Давай же… Ну!
«Давай!» – беззвучно попросил Иероним.
«Пожалуйста!» – вторили ему помощники.
«Ну? – угрюмо поинтересовался Хирава. – Ну?»
Останется ли смерть в прайме обычной смертью или породит…
Пять секунд. Десять. Пятнадцать.
Пятнадцать ударов сердца, а заполонивший куб газ продолжал оставаться блеклым.
Провал.
– Проклятье!
Понурые ученые жмутся к стене, подошедший Эларио мрачен, будто проглотил леший плевок, и больше не напоминает великого мага. Скорее – мокрого попугая.
– Извини.
«За что? Ты сделал все, что мог. Ты старался. Ошиблась я. Ошиблась, когда доверилась Безвариату».
– Нам нужны записи Сотрапезника, – холодно чеканит леди Кобрин. – Возможно, они есть у Стеклодува. Или мы не нашли их в фихтерском доме, не добрались до какого-нибудь тайника… – Голос срывается, но лишь на мгновение. – Безвариат не мог не оставить записи.
– Зачем ему писать, каким образом он испортил Праймашину? – недоуменно спрашивает Хирава.
– Я хочу найти все записи о ее строительстве, – жестко продолжает Агата. И поворачивается к ученым: – А вы продолжайте искать поломку. Если через две недели не добьетесь успеха – начнете умирать.
* * *
– Я все равно недоволен!
– Прекрасно вас понимаю, лорд Датос, – склонился в поклоне ментор Ханс. – Но…
– Никаких «но»! – перебил помощника гридийский владетель. – Никаких! Гридвальд бурлит! Идут разговоры, что преступность растет, и скоро добропорядочным людям нельзя будет выйти из дому. У нас большой город, но лиходеев мы всегда держали в узде. Всегда! Все знают, что Гридвальд – оплот спокойствия, и за это купцы нас любят. А что теперь? Стражник погиб. Мой сын рисковал жизнью! Я потерял Героиню!
Гридийский владетель был человеком спокойным до флегматичности, но сейчас, выговаривая ментору, лорд Датос не смог удержаться и дал волю эмоциям – в конце концов, речь шла о его сыне и его столице! А чтобы смысл слов дошел до Ханса как можно лучше, лорд не забывал периодически взмахивать сжатой в кулак рукой.
– Какое отношение имеют к вашему неудовольствию посланцы леди Кобрин?
– Они загнали сюда преступника.
– Лашар и Герои преследовали Стеклодува от самого Кобурга, – дипломатично произнес Ханс. – Если помните, лорд Датос, Лашар не был уверен, что преступник находится в Гридвальде, он просто попросил содействия. Неужели вы думаете, что леди Кобрин не оказала бы помощь вашим посланникам?
– Не знаю, – отрезал гридийский владетель.
– В борьбе с преступниками лорды действуют сообща, ибо так хочет император.
Возникла коротенькая пауза, после которой Датос обронил необходимое добавление:
– Да продлится его правление вечно.
– Да продлится его правление вечно, – поддержал верноподданное замечание ментор.
Датос медленно прошелся по кабинету, обставленному тяжелой мебелью, остановился у стеллажа и вздохнул:
– Да, он так хочет.
– Император Пауль заботится обо всех доктах, и лордах, и Героях, и простолюдинах, – продолжил Ханс. – Только единство гарантирует крепость государства.
– И мы должны служить ему, потому что он такой.
– Во имя империи.
– Во имя империи.
Датос тяжело посмотрел на Ханса, тот ответил открытым взглядом.
Друг?
Да, возможно. Но некоторые вещи для него важнее дружбы.
Институт менторов возник после начала широкого применения прайма, когда император Ферраут понял, какую силу начинают обретать его вассалы, и озаботился созданием дополнительных средств контроля за ними. Следящие за соблюдением законов прокуроры для этих целей не годились – многие из них открыто конфликтовали с лордами, а потому появились менторы: набранные из славных, но безземельных воинов люди, в обязанности которых входил повседневный контроль за деятельностью лордов, обучение отпрысков благородных семей и воспитание их в духе верности короне. Однако только этими задачами менторы не ограничивались. Многие из них прекрасно разбирались и в хозяйстве, и в политике, а потому не только воспитывали наследников, но и подсказывали лордам, как вести дела. Ментор Ханс был именно таким: опытным, умным, рассудительным, он умело управлялся со стражниками, зорко следил за состоянием казны, давал советы по налогам и местным законам и постепенно стал одним из самых доверенных помощников Датоса.
Другом?
Можно сказать и так, если позабыть, что Ханс не был Датосу ровней, а сам лорд ни на мгновение не забывал, кто именно прислал ментора в Гридию.
– Я предложил Лашару поселиться в замке, но он выбрал постоялый двор, – хмуро припомнил Датос, пытаясь отыскать дополнительные примеры дерзкого поведения кобрийцев. – Нет ли тут неуважения?
– Совсем наоборот, – покачал головой Ханс. – Лашар, видимо, по наущению леди Кобрин, проявил завидную деликатность. Он показал, что не хочет быть назойливым.