Я переходила от одной фотографии к другой, читая сделанные к ним подписи, – кто изображен на снимках, каким годом датируются, из чьего семейного архива предоставлены. Немного дольше задержалась перед кадром с фабрикой, датированным 1930 годом. Рассматривая фабрику, снятую, по всей видимости, в ее лучшие времена, я думала о том, что она совсем не кажется мне страшной. От живой фабрики, дышащей трубами, сверкающей целыми стеклами, не исходило угрозы. Опасность я чувствовала от нее мертвой, от такой, какой я ее увидела: вначале – во снах, потом – наяву.
Я где-то вычитала, что причины многих наших страхов или неприятных ощущений кроются в прошлых жизнях. Так, заставляющий ежиться скрип по стеклу похож на лязганье оружия. Что произошло в одной из моих прошлых жизней, что породило нынешний страх?
Я почти закончила осмотр, как вдруг одна из последних фотографий заставила меня ахнуть от неожиданности. Чтобы убедиться в том, что мне не померещилось, я приблизила лицо вплотную к снимку, а потом, наоборот, отступила назад с тем, чтобы взглянуть на него издали и под другим углом. Но нет, все оказалось именно так, как мне и показалось в первый момент.
В самой картинке не было ничего особенного: молодая девушка сидела на ступенях невысокого крыльца, сложив руки на коленях и напряженно глядя вдаль. Но девушку эту я уже видела. Во сне. Ошибки не было: слишком уж запоминающейся внешностью она обладала, даже одежда на незнакомке оказалась точно такой же, как мне и привиделась: цветастая пышная юбка, скрывающая ноги до щиколоток, блуза в крестьянском стиле, оголяющая плечи, с рукавами-фонариками и шнуровкой на груди. Бурную гриву волнистых волос девушки, как и в моем сне, усмиряла лента. Надо же, оказывается, героиня моего кошмара существовала в реальности! А может быть, она жива и до сих пор? Впрочем, в последнем я усомнилась после того, как увидела дату, когда была сделана фотография, – 1932 год. Девушке на ней лет двадцать, а значит, сейчас бы ей уже исполнилось около ста. Маловероятно, что она дожила до такого возраста.
Второй момент, который меня заинтересовал на этой фотографии, – дом. Я узнала и ступеньки, и крыльцо, и часть двора, хоть он и претерпел кое-какие изменения: на снимке рядом с домом стояла каменная лавочка, тогда как сейчас никакой лавки во дворе не было. Дом мне был хорошо знаком уже потому, что я в нем остановилась.
Это что же получается, что эта девушка из моего сна существовала на самом деле? И, более того, проживала или хотя бы просто бывала в доме, в который вчера заселилась я? Значит ли это, что эту девушку постигла страшная участь? Мне стало одновременно и жутко, и интересно. Не каждый день встречаешься с такими загадками.
Из подписи к фотографии я узнала, что девушку звали Ана Мария Фернандес Перейра, а заинтересовавший меня снимок предоставлен из личного архива некой Пилар Морено Гомес. Я решила по возможности выяснить, кто такая эта Пилар, и задать ей свои вопросы.
Я покинула библиотеку и в растерянности остановилась, не зная, куда идти и что делать дальше. Время не подошло и к полудню, впереди почти целый день, и нужно чем-то себя занять. Поселок я уже видела, но решила прогуляться по нему еще раз, выпить кофе, почитать в сквере какую-нибудь из книг, закачанных в мой ноутбук. Потом вернуться домой, приготовить обед, отдохнуть, заняться уборкой. А вечером можно позвонить соседям, чтобы спросить, может, они знакомы с Пилар Морено Гомес, отдавшей снимок из семейного архива в фонд библиотеки. А вдруг старики сами знают девушку с фотографии? Как бы там ни было, я уже поняла, чем займусь сегодня. Когда есть некий план, жить веселее. Я всегда была сторонницей планирования: придерживаться установленного распорядка дня для меня было таким же важным и обязательным, как чистить зубы. Праздношатание выбивало меня из колеи. Конечно, случались дни, проходящие без пользы – когда я просто читала или смотрела телевизор. Но это было редкостью – и не потому, что я не могла позволить себе такие паузы, а именно потому, что от безделья уставала куда больше, чем от интенсивной работы. Когда я прикинула планы на этот день, настроение значительно улучшилось, даже исчез неприятный осадок, вызванный анонимным письмом. Мама объяснит мне все, как и обещала, нужно только немного подождать. Приободрившись, я отправилась гулять дальше.
Я не пробыла в этом поселке и суток, но, неторопливо шагая сейчас по узким, залитым солнцем тротуарам вдоль двухполосного шоссе, чувствовала себя своей. Так, как будто прожила в Санроке не один год. Или, точней, словно родилась здесь, провела детство, потом уехала и вот наконец вернулась. Я знакомилась с поселком, но будто вспоминала его из прошлого. Вот мясная лавка с вывешенными под потолком свиными окороками – хамоном. Черноглазый и черноусый хозяин напевает себе под нос что-то веселое. Мне подумалось, что я знала, как его зовут, но запамятовала. Вот парикмахерская, в которой две молодые верткие девушки, одетые в черные форменные футболки и черные брюки, не прекращая разговора, ловкими движениями приводят в порядок головы клиенток – двух почтенных сеньор. Не здесь ли я раз в два месяца освежаю прическу – подравниваю кончики и стригу челку? Вот маленькая овощная лавочка, хозяйка которой, говорливая пожилая сеньора, отпуская покупательницам краснобокие крупные томаты, обсуждает последние новости. Мне казалось, будто я уже неоднократно покупала фрукты и овощи в этой лавке и меня здесь знают так же, как других постоянных посетителей. И если я сейчас сюда войду, поприветствуют улыбкой, спросят, как у меня дела, посетуют на жару, расскажут, куда уедут через неделю на каникулы. Наваждение. Это чувство действительно было лишь наваждением, странным дежавю. Кто мог меня здесь знать, если я приехала лишь вчера? Но чужая жизнь прядями вплеталась в мою привычную, и так органично, что я уже не могла ни отличить старые пряди от новых, ни расплести эту тугую косицу. Да мне, если честно, и не хотелось. Я дышала этим воздухом, наполненным другими ароматами, и мне казался чужим уже московский воздух. Жара, видевшаяся мне в столице удушающей, здесь воспринималась как дружеские объятия. Я уже давно не чувствовала себя так хорошо, так свободно, так легко. Словно действительно оказалась на своем месте.
Я зашла в лавочку (конечно, никто меня тут и не знал, хотя со мной и поздоровались с вежливой улыбкой), купила яблок и бананов. Мне хотелось прихватить еще овощей, но гулять с сумками было несподручно.
В кафе, расположенном сразу за овощной лавкой, я выпила чашку кофе с молоком. За соседним столиком расположился уже знакомый мне старик Пако. В своей отглаженной рубашке с галстуком он смотрелся несколько странно на фоне других посетителей, одетых в куда более уместные в жару футболки и майки. Старик не обращал на меня никакого внимания, хоть я и пялилась на него довольно неприлично. Я просто не могла не смотреть на него, мой взгляд, который я то и дело усилием воли переводила на проезжающие по шоссе машины или проходящих мимо пешеходов, то и дело возвращался к Пако – к его отглаженному галстуку, белоснежному накрахмаленному воротнику с острыми краями, ватным волосам, окружавшим пергаментную макушку, толстым стеклам очков. На столике перед Пако стояла кофейная чашка, а на блюдечке лежал бутерброд, но старик, пребывая в своем мире, не прикасался к еде. На этот раз, возможно, он воображал себя секретным агентом на задании и что-то с увлечением наговаривал, будто на диктофон, в зажигалку. Какие фантазии витают в его голове? Видит ли он себя молодым ловким агентом или все же отдает отчет в том, что он уже старик? Игра ли для него эта «роль» или он действительно воспринимает воображаемое куда серьезней, чем реальность?