И, потерянно продолжая наблюдать, как рыночная уборщица в оранжевом жилете выметает из опустевшего промежутка между двумя ЗИЛами мусор, Настя с прихлынувшей злостью подумала о Шелоро: «Загорелось ей прямо на ярмарке полусапожки примерять. Как будто нельзя было потом это сделать». Но тут же, устыдившись, она и оправдала Шелоро, которая, в свою очередь, была бы вправе ответить ей: «Ты из-за Будулая совсем сдвинулась с ума. Вали теперь все со своей головы на мою. Вместо того чтобы мне за мою весточку, что он живой, спасибо сказать. И ты же сама, когда я посоветовала, не захотела к ней сразу подойти. Чего же теперь при всем народе реветь? Скорей вытри глаза своим платочком и больше не смей. Я же тебе русским языком сказала, что они хоть и в одном доме, но как совсем чужие друг другу…»
Злость на Шелоро, ревность к той своей счастливой сопернице, которая только что уехала отсюда к себе домой и там опять встретится с Будулаем, опять прихлынули к сердцу Насти с такой силой, что ей нечем стало дышать. В довершение ко всему рыночная уборщица в оранжевом жилете, приставив к ноге метлу, посочувствовала ей:
— Что же это они сами уехали, а тебя, значит, забыли, да?
Настя не слышала ее. Но платочек из-под обшлага своей куртки она все-таки достала, и глаза, на которые у нее под задонским ветром уже стал намерзать иней, вытерла сухо-насухо.
Уже после обеда Шелоро, от души побродив по ярмарке, навидавшись и наслушавшись всего, чего только можно было повидать и послушать на пей, растолкала ветеринара, навзничь спавшего в кабине машины на сиденье. Наглотавшись кукурузной бражки, прихваченной в корчме у Макарьевны на дорогу в оплетенной белоталом четверти, и высунув из дверцы кабины ноги наружу, он все это время вплоть до возвращения Шелоро спал так крепко, что даже и не вздрогнул, когда чьи-то заботливые руки аккуратно одну за другой освобождали его ноги от новых, еще не растоптанных бурок, сшитых из собачьих шкур. Правда, шерстяные вязаные носки те же руки, должно быть, из жалости не стали с него снимать, чтобы он ненароком не простудил свои высунутые из кабины на мороз ноги. Шелоро, увидев их, вальяжно развернутые на всеобщее обозрение, сразу же поняла, что к чему, и, выдернув из-под сиденья ЗИЛа батог, изо всех сил щелкнула им своего спутника по пяткам. Как подброшенный, вскинулся он на сиденье, втягивая в кабину ноги.
— Так теперь, босый, и на железку будешь нажимать? — спросила у него Шелоро.
Но ветеринар, засовывая руку под сиденье, спокойно объявил:
— У меня другие есть. — И действительно, вытянув новую пару точно таких же, как украденные у него, собачьих бурок и надевая их, он изрек: — Этих бродячих псов, как ты знаешь, к нам в ветлечебницу столько доставляют, что можно весь район обуть. Успевай обдирать. — И после того, как Шелоро уже уместилась рядом с ним на сиденье в кабине, он, положив одну руку на руль, другой приобнял ее за плечи. — С тобой, моя черноглазая, я согласен и босой ехать.
Смягчась, она высвободилась из его полуобъятия.
— Ты бы хоть рожу отвернул. Я с этой Макарьевны завтра утром тоже шкуру, как с поганой собаки, сдеру. Скоро всех мужиков у нас на конезаводе споит.
Уже на выезде с ярмарочной площади Шелоро из кабины машины еще раз увидела Настю, которая, стоя возле светлой «Волги», о чем-то разговаривала со смуглыми молодцами в пыжиковых шапках и в кожаных пальто. Все-таки нашли они свои шапки в ногах у толпы. Правда, взлохмаченные пыжики выглядели теперь на них уже далеко не так, как прежде. Должно быть, немало пришлось им поваляться под ногами у толпы, пока сумели найти их. Но они все-таки нашли, и теперь уже Шелоро окончательно узнала их не столько по шапкам, сколько по светло-серебристой «Волге», возле которой стояли они, о чем-то разговаривая с Настей. «Волга», несомненно, принадлежала Тамиле, и эти пыжики, с которыми Шелоро так поиграла на ярмарке, были ее адъютанты. Не иначе как Тамила и командировала их сюда половить для нее какую-нибудь золотую рыбку в ярмарочной толпе. Выполняя ее поручение, они не захотели пощадить свою же знакомую цыганку, но за это и были наказаны, рыбка сорвалась. Не на такую им надо было забрасывать свой крючок. Но и Шелоро, признаться, не хотелось бы еще раз иметь с ними дело. Кто же, если не они, смогли обработать Будулая у оврага так, что он теперь еще не может прийти в память. Вот и приходится теперь маяться с ним несчастной Клавдии. Хорошо еще, что она не отказалась от него. Шелоро невольно поежилась. Ничего, ярмарка только разгорается, завтра здесь еще больше будет толпа, и эти пыжики еще не на одну золотую рыбку успеют набрести, чтобы по всем правилам отчитаться перед Тамилой. Иначе эта цыганская баронесса покажет им, где еще водятся безропотные олени, с которых заживо сдирают шкуры на такие царские шапки.
Но все-таки, проезжая мимо того места, где адъютанты Тамилы разговаривали с Настей, ока не удержалась и, высовываясь из кабины, показала им свой батог. В ответ они, как по команде, сняли свои шапки и поклонились ей, оскаливая зубы. Значит, не забыли еще окончательно цыганские законы, предписывающие побежденному всегда отдавать победителю должное.
Приоткрывая дверцу машины и высовываясь из кабины почти по пояс, Шелоро крикнула:
— Держись, Настя, от них подальше! Они тебя покатают!
После этого адъютанты Тамилы, надев шапки и поворачивая вслед машине лица, проводили Шелоро такими взглядами, что даже сидевший за рулем ветеринар заметил:
— Как волки ночью сверкнули.
— А они, Харитон Харитонович, и есть волки, — захлопывая дверцу кабины, подтвердила Шелоро.
— И мастью они какие-то темные.
— Нет, они только похожи на цыган. Это только в лесу, Харитон Харитонович, все волки бывают серые, а среди людей они встречаются и черные, и рыжие. У Тамилы есть и русские дружки.
— У какой Тамилы? — с удивлением спросил ветеринар.
Почувствовав, что в своей откровенности зашла слишком далеко, Шелоро поспешила остудить его:
— А это тебе, Харитон Харитонович, не обязательно знать. Твое дело сейчас баранку крутить и в оба на дорогу глядеть, чтобы с похмелья кого-нибудь в городе не задавить. Тебе же не хочется с милицией дело иметь?
Ветеринар не на шутку рассердился:
— От радости, что у тебя полная сумка денег, ты совсем тронулась.
Похлопав по сумке ладонью, Шелоро согласилась:
— С такой выручкой и тронуться можно. Мы сегодня, Харитон Харитонович, хорошо поторговали с тобой. За сто поросят взяли пять тысяч и за сто гусей две с половиной.
— А я вот под первой же скирдой в степи возьму и задушу тебя и с этой сумкой сбегу куда-нибудь на целину, — пообещал ветеринар.
Опять похлопав по сумке, Шелоро засмеялась.
— Кто же, Харитон Харитонович, под скирдами не совсем еще старых и красивых женщин душит? Как будто там нельзя какого-нибудь другого подходящего дела найти. А еще клялся-божился и меня своей черноглазой называл.
Обезоруженный этими словами ветеринар примолк и больше уже почти до самого конца пути не обронил ни слова. Тем более что и Шелоро, убаюканная усталостью и покачиванием на пружинах, вскоре откинула голову на спинку сиденья, закрыла глаза, и он услышал, как она равномерно задышала. Но и во сне она продолжала держаться рукой за сумку.