В бессонные часы ночи он твердо решился принести себя в жертву дорогим интересам своего друга в знак великой признательности, какой он был обязан Аллэну. Твердо пришел он к убеждению, что должен победить страсть, овладевшую им, для Аллэна и что единственный способ победить ее — уехать. Никакие сомнения относительно этой жертвы не волновали его, когда настало утро; никакие сомнения не волновали его теперь. Единственный вопрос, заставивший его колебаться, состоял в том, как ему оставить Торп-Эмброз. Хотя письмо мистера Брока избавило его от необходимости наблюдать в Норфольке за женщиной, которая находилась в Сомерсершире, хотя обязанности управляющего могли быть безопасно оставлены в испытанных и надежных руках мистера Бэшуда, все-таки, допуская эти соображения, душа Мидуинтера была неспокойна при мысли оставить Аллэна в такое время, когда в жизни его приближается кризис. Он в последний раз задал своей совести этот вопрос: «Можешь ли ты положиться на себя, чтобы видеть ее каждый день, а ты должен ее видеть? Можешь ты положиться на себя, чтобы слушать, как он будет говорить о ней каждый час, а ты должен его слушать, если останешься в этом доме?» Опять ответ получился такой, каким он был целую ночь, опять сердце Мидуинтера предостерегло его ради интересов этой дружбы, которую он считал священной, — уехать, пока он мог располагать временем, уехать, прежде чем женщина, овладевшая его любовью, овладеет его способностью к самопожертвованию и его чувством признательности.
Он машинально осмотрелся вокруг. Каждое воспоминание о разговоре, только что происходившем между ним и Аллэном, указывало на то же заключение и предостерегало его, как предостерегало его совесть ехать. Добросовестно ли упомянул он о возражениях, которые и он, и всякий мог видеть в привязанности Аллэна? Предостерег ли он Аллэна — как знание легкомысленного характера его друга обязывало его сделать — не доверять своим первым впечатлениям и испытать себя временем, прежде чем он удостоверится, что счастье всей его жизни зависит от мисс Гуильт? Нет. Сомнение, бескорыстное ли чувство заставить его говорить сомкнуло уста и будет смыкать и в будущем, пока не пройдет пора говорить, терзало Мидуинтера. Разве может удержать Аллэна тот самый человек, который отдал бы целый свет, если бы он имел его, для того чтобы встать на место Аллэна? Был только один способ действия для честного, признательного человека в том положении, в каком он находился. Удалившись от всякой возможности видеть ее и слышать, один со своими верными воспоминаниями о том, чем он был обязан своему другу, он мог надеяться преодолеть свою страсть, как преодолевал слезы в своем детстве под палкой своего хозяина-цыгана, как он преодолевал горе своей одинокой юности в лавке провинциального книгопродавца.
— Я должен ехать, — сказал он уныло, отходя от окна, — прежде чем она войдет опять в этот дом; я должен уехать, прежде чем еще час пронесется над головой моей.
С этим намерением он вышел из комнаты и, выходя, сделал невозвратный шаг от настоящего к будущему.
Дождь все шел. Мрачное небо до самого горизонта было затянуто свинцовыми тучами, когда Мидуинтер, одетый по-дорожному, вошел в комнату Аллэна.
— Великий Боже! — закричал Аллэн, указывая на дорожный мешок. — Это что значит?
— Ничего необыкновенного, — отвечал Мидуинтер. — Это значит только — прощайте.
— Прощайте, — вскочив, повторил Аллэн с изумлением.
Мидуинтер тихо посадил его опять на стул и сам сел возле него.
— Когда вы приметили сегодня утром, что у меня нездоровый вид, — начал он, — я сказал вам, что придумывал способ поправить свое здоровье и намерен поговорить с вами об этом после. Это после наступило теперь. Я уже несколько времени был не в духе, как говорится. Вы сами это приметили, Аллэн, не раз с вашей обыкновенной добротой извиняли многое в моем поведении, которое иначе было бы непростительно даже в ваших дружеских глазах.
— Милый мой, — перебил Аллэн, — неужели вы намерены отправиться в путь в такой проливной дождь?
— Дождь ничего не значит, — возразил Мидуинтер, — дождь и я — старые друзья. Вы немного знаете, Аллэн, жизнь, какую я вел, прежде чем вы встретились со мною. Я с самого детства привык к трудностям и ко всякой погоде. Ночь и день, иногда несколько месяцев кряду голова моя не имела кровли над собой. Много лет я вел жизнь дикого зверя, может быть, мне следовало бы сказать жизнь дикаря, между тем как вы были дома и счастливы. Во мне еще остались задатки бродяги… Вам неприятно слышать, что я говорю о себе таким образом? Я не буду вас огорчать, я только скажу, что комфорт и роскошь нашей здешней жизни иногда, я думаю, слишком обременительны для человека, для которого комфорт и роскошь чужды. Мне ничего более не нужно, для того чтобы поправиться, кроме воздуха и движения, менее сытных завтраков и обедов, мой милый друг, чем я имею здесь. Дайте мне воротиться к тем трудностям, для исключения которых нарочно устроен этот комфортабельный дом, дайте мне встречать ветер и непогоду, как я привык встречать их ребенком, дайте мне поутомляться от долгого пути, не имея экипажа под рукой, и голодать, когда наступает вечер, а впереди целые мили до ужина, дайте мне постранствовать недели две, Аллэн, пешком к северу, к йоркширским болотам, и я обещаю воротиться в Торп-Эмброз лучшим собеседником для вас и для ваших друзей. Я ворочусь, прежде чем вы успеете соскучиться обо мне. Мистер Бэшуд займется делами в конторе. Только на неделю и для моей собственной пользы отпустите меня!
— Мне это не нравится, — сказал Аллэн. — Мне не нравится, что вы оставляете меня так внезапно. В этом есть что-то странное и туманное. Зачем вы не попробуете ездить верхом, если вам нужно больше движения? Все лошади в конюшне в вашем распоряжении. Во всяком случае, вы не можете ехать сегодня. Посмотрите, какой дождь.
Мидуинтер посмотрел в окно и тихо покачал головой.
— Я совсем не думал о дожде, — сказал он, — когда я был ребенком и зарабатывал себе пропитание с пляшущими собаками. Зачем мне думать об этом теперь? Промокнуть мне и вам, Аллэн, две разные вещи. Когда я служил у рыбака на Гебридских островах, на мне по целым неделям не было сухой нитки.
— Но вы теперь не на Гебридских островах, — настаивал Аллэн. — Я ожидаю наших друзей из коттеджа завтра вечером. Вам нельзя ехать раньше послезавтра. Мисс Гуильт будет играть на фортепьяно, а вы любите игру мисс Гуильт.
Мидуинтер отвернулся застегнуть ремни на своем дорожном мешке.
— Доставьте мне другой случай послушать мисс Гуильт, когда я ворочусь, — сказал он, не поднимая голову и старательно застегивая ремни.
— У вас есть один недостаток, мой милый, и он в вас увеличивается, — заметил Аллэн. — Когда вы что-то забрали себе в голову, вы самый упрямый человек на свете; вас нельзя убедить послушаться рассудка. Если вы хотите уйти, — прибавил Аллэн, вдруг встав, когда Мидуинтер молча взял свою палку, — я хочу идти с вами и попробовать также трудности жизни.
— Идти со мной, — повторил Мидуинтер с какой-то горечью в голосе, — и оставить мисс Гуильт?
Аллэн опять сел и, видимо, согласившись с силой этого возражения, замолчал. Не говоря ни слова более со своей стороны, Мидуинтер протянул руку и простился. Оба были глубоко растроганы, и оба старались скрыть свое волнение друг от друга. Аллэн прибегнул к последнему средству, которое помогало сохранить твердость его духа: он старался продлить минуту прощания шуткой.