«Накормите нас снова», — требовали они.
Я согнулась пополам и рухнула на тротуар, меня вырвало. Меня тошнит пока я плачу сухими слезами, затем я плачу до звона в ушах и жжения в глазах.
Мне даже не нужно было оборачиваться, для того, чтобы узнать, что она давно уже пропала из виду.
Я наконец, добилась того, ради чего я приехала в Дублин.
Я узнала, кто убил мою сестру.
Девушка, о которой я стала думать, как о моей сестре.
Я свернулась клубком на холодном тротуаре и закричала.
Выходя из душа, я поймала свое отражение в зеркале.
За все время, что я провела в Дублине, со всеми ужасами, которые я встречала, я никогда не видела такого выражения своего лица.
Я выгляжу потерянной. Я ощущаю себя потерянной. Потеря — это все, что у меня в глазах.
Я приехала сюда отомстить. Положив руки по обе стороны раковины, близко наклонившись к зеркалу, я изучала себя.
Кто здесь, за моим лицом? Король, который не задумывается дважды об убийстве четырнадцатилетней девочки, которую я люблю. Любила. Ненавижу сейчас. Она привела мою сестру на аллею, отдала ее монстрам, котороые убили ее.
Я не могу даже думать о подобных вещах, почему? Это, кажется, не вопрос. Она сделала это. Res ipsa loquitur, как сказал бы папа, факты говорят сами за себя.
У меня нет сил высушить волосы или наложить макияж. Я одеваюсь и медленно спускаюсь вниз, где падаю на диванчик в задней части комнаты, в свинцовом небе грохочет гром. День от дождя такой хмурый, что полдень выглядит как сумерки. Сверкает молния.
Я так много потеряла. И так мало получила.
Я относила Дэни к колонке доходов.
Знание того, кто убил Алину, только возродило боль от ее смерти. Для меня все это стало слишком визуальным. Я говорила себе, что она умерла мгновенно и все, что с ней было сделано, произошло после того, как ее не стало. Теперь я знала больше. Пока они медленно ее опустошали, она лежала и царапала на тротуаре для меня подсказку. Я сидела, мучая себя мыслями о её пытках, как будто это могло чем-то помочь.
Оставшейся торт насмехался надо мной на кофейном столике. Неоткрытые подарки лежали неподалеку. Я пекла торт для убийцы моей сестры. Я упаковывала подарки. Я красила ей ногти. Я сидела и смотрела с ней фильмы. Каким монстром была я? Как я могла быть такой слепой? Были ли какие-нибудь подсказки, которые я не замечала? Могла ли она где-то подскользнуться? То, что она знала об Алине, должно было выдать ее, а я не обратила на это внимание?
Я опустила голову на руки и сжала, потирая виски, теребя волосы.
Страницы из дневника!
— У нее дневник Алины, — скептически произнесла я. Появляющиеся одно время страницы дневника, не имели для меня никакого смысла. Они на самом деле мне ни на что не указывали, и появлялись в самое неожиданное время. Вероятно в те дни, когда Дэни приносила мне почту, все одной кипой. В плотном дорогом конверте, который могла использовать только корпорация Ровены.
Но почему она отдавала мне именно эти записи? Они были только лишь о том…
— Насколько Алина любила меня. — Слезы жгли мои глаза.
Над дверью зазвенел колокольчик.
Я выпрямилась и стала ждать. Кто мог придти сюда в середине дня?
Мои мышцы напряглись и внутренности сжались в предчувствии. Я расслабленно откинулась на диван. Я реагировала так только на одного мужчину. Иерихон Бэрронс.
Я растворилась в горе и в ярости, и ненавидела жизнь. А еще я хотела подняться, медлено раздется и заняться с ним сексом, прямо здесь на полу книжного магазина. Это, что смысл моего существования? Я не отличаюсь умом, если думаю только об этом. Или наоборот, я становлюсь сама собой, потому что хочу трахаться с Иерихоном Бэрронсом.
— Немного грязно за магазином на аллее, мисс Лейн, — его голос оплывал вокруг книжных шкафов, опережая его появление.
Не так грязно, как мне бы хотелось. Я пожалела, что эти Невидимые сволочи не живы прямо сейчас, чтобы убивать их снова и снова. Как же я буду делать то, что должна делать.
Может быть, я смогла бы просто отвести ее на аллею, к этим монтрам и обречь ее на смерть. Поймать ее трудно, но мое темное, гладкое озеро было активно, нашептывало, предлагая мне любую помощь, и я знала, что у меня более чем достаточно сил, чтобы поймать подростка и сделать все, что я хотела. Было во мне что-то очень холодное. Всегда было. Теперь я хотела это приветствовать. Пусть это охладит мою кровь и заморозит все эмоции, пока во мне ничего не останеться, что было прежде, потому что во мне уже ничего не осталось.
— Дождь смоет.
— Мне не нравиться беспорядок в…
— Иерихон, — в этом слове была просьба, горечь и молитва.
Он сразу прекратил говорить, появился рядом с последним шкафом и посмотрел на меня: — Ты можешь говорить это в такой интонации в любое время, Мак. Особено если ты нагая и на тебе сверху.
Я чувствовала его булуждающий по мне взгляд, пытающийся понять.
Я не понимала себя. Слова не пробирали меня сейчас. Сарказм бы погубил меня. Горечь сменилась болью, потому что я знала, он сам понимал боль. Молитву в своем голосе я не могла обьяснить. Словно он был священным для меня. Я посмотрела на него снизу вверх. Он был с моей предполагаемой матерью той ночью, когда она покинула аббатство, той ночью, когда убежала Книга, и никогда не говорил мне этого. Как я могла бы уважать его. У меня не было сил противостоять ему. Знание того, что Дэни убила Алину, заставило меня чувствовать себя как сдутый шарик.
— Почему Вы сидите в темноте? — спросил он, наконец.
— Я знаю, кто убил Алину.
— Ах… — одним этим словом, он смог выразить все, что многие люди не могут выразить и целым предложением, — Без тени сомнения?
— Как черное и белое.
Он ждал. Он не спрашивал. И вдруг я поняла, что и не будет. Это было частью того, кем он являлся. Бэрронс действительно чувствовал, а когда чувствовал наиболее сильно, он говорил мало, задавал наименьшее количество вопросов. Даже отсюда я чувствовала напряжение в его теле, он ждал, когда я расскажу ему больше. Если я этого не сделаю, он будет продолжать ходить по магазину и исчезнет так же молча, как появился в поле зрения.
Но если я скажу? Что если я попрошу его заняться со мной любовью? Не жестко оттрахать меня, а именно заняться любовью.
— Это Дэни.
Он ничего не говорил так долго, что я начала думать, что он не слышал меня. Затем он издал долгий, усталый вздох. — Мак, мне жаль.
Я посмотрела на него. — Что мне делать? — Я ужаснулась, услышав свой надтрестнутый голос.
— Ты еще ничего не сделала?