Лежа на траве подальше от своих слуг и придворных, они строили планы на будущее — совсем как парочка сельских любовников, простых людей, до которых никому не было дела.
Томас раскрывал перед Катариной свои планы.
— Мы заберем драгоценности у моего брата и его жены. Мы не позволим, чтобы с нами так обращались.
— Мне хотелось бы навсегда остаться здесь и не возвращаться ко двору.
— Я тоже был бы рад осесть здесь. — Однако, произнося эти слова, Томас вовсе не собирался отказываться от своей мечты занять когда-нибудь место своего брата. — Мой брат находится под каблуком у своей жены, — продолжал он. — Это она заставила его забрать у нас драгоценности.
— Я уже говорила тебе, что сейчас, без этих украшений, я гораздо счастливее, чем в ту пору, когда они были моими.
— Ты самое дорогое для меня существо, Кейт, и я очень люблю тебя. Ты права — зачем нам все эти драгоценности... титулы... все эти честолюбивые замыслы? Зачем нам все это?
Он поцеловал ее, и они снова улеглись на траву, радуясь возможности побыть вместе.
Но Томас не мог не говорить о своих планах.
— Король скоро начнет подумывать о женитьбе, — сказал он. — А я не вижу для него лучшей невесты, чем леди Джейн Грей.
— И я тоже. Я всегда хотела, чтобы они соединились. Она очень мила — хорошо образованна, добра и к тому же из хорошей семьи. Она будет носить корону с большим изяществом.
— И к тому же она любит нас... так же как и король. Но мой брат со своей женой хотят женить его па своей дочери.
— На маленькой Джейн Сеймур! Нет, Томас, она ему не подходит. Пусть лучше будет Джейн Грей!
— И я так думаю!
— Но имеем ли мы право вмешиваться в это дело?
— Дорогая моя, нам надо подумать о нашем месте при дворе. Чем больше власти приберет к рукам мой брат, тем наглее он будет вести себя с нами. Если дать ему волю, то вскорости отберет у нас не только королевские украшения, но и наши дома и земли.
— Мне сейчас совсем не хочется думать о нашем месте при дворе. Я так счастлива здесь... что хотела бы остаться здесь навеки... и вообще позабыть о существовании двора.
Томас улыбнулся, нежно вздохнув вместе с ней, но он был не такой человек, чтобы отказаться от своих амбиций только потому, что обрел счастье в браке.
— Знаешь, когда заходит речь о короле и леди Джейн, мне хочется поскорее завести своих детей, — сказала Катарина.
— И мне тоже, моя любимая.
— Но я боюсь, Томас. У меня ведь никогда не было детей. А я так хочу родить тебе ребенка!
Томас склонился над ней и поцеловал.
— Кейт, я тоже хочу детей — сыновей и дочерей. Но не надо думать о них, если это тебя расстраивает.
Катарина сказала:
— Раньше, когда я слышала звон колоколов, мне казалось, что они вызванивают: «Сыновей, сыновей!» — словно напоминая мне, что если я не рожу королю наследника, то они зазвонят на моих похоронах. И я молила Бога даровать мне сына. О, Томас, я так боялась, что если у меня не будет сына, то меня казнят, как Анну Болейн.
— Я знаю об этом, — успокоил он ее. — Но все позади, все прошло. Поэтому, хотя я тоже мечтаю о сыне, я не хочу, чтобы ты думала об этом. У меня есть ты, а у тебя — я, Кейт. Если родится ребенок, мы будем ему рады, а если — пет, будем жить друг для друга.
Она взяла его руку и поцеловала, и, когда они шли домой, церковные колокола встретили их веселым перезвоном.
* * *
Это случилось в сентябре, через несколько дней после того, как принцессе Елизавете исполнилось четырнадцать. Лорд и леди Садли переехали в Нэнворт, и принцесса последовала за ними. После отъезда из замка Садли Елизавета все чаще стала замечать на себе внимательный взгляд адмирала.
Она считала себя уже совсем взрослой. Ей уже четырнадцать, а многие принцессы в этом возрасте обзаводились мужьями.
Елизавете казалось, что адмирал тоже считает ее взрослой. В последнее время он что-то очень осмелел. Ситуация складывалась опасная — она жила в доме супружеской пары и была влюблена, правда, не очень сильно, в мужа, и он... кто знает, как сильно он ее любит?
Елизавету очень огорчало, что третьей в этом треугольнике была ее дорогая мачеха, и еще ей хотелось, чтобы Катарина не была так слепо влюблена в своего мужа. «Хотя, — думала принцесса, — не я, так другая ловила бы эти жадные взгляды». И если бы этот распутник бросал такие взгляды на ту, которая не знала бы, как правильно на них реагировать, то дело дошло бы до беды!
Надев черное бархатное платье, Елизавета сказала Кэт Эшли, что отправляется в сад погулять с мачехой и адмиралом.
Но Кэт Эшли заявила, что это платье ей совсем не идет.
— Моя дорогая леди, оно вас старит. В вашем возрасте — носить черное!
— Я уже взрослая, Кэт. Неужели ты не понимаешь, что мне уже четырнадцать лет?
— Да, вам четырнадцать, моя милая, но ведь вы еще совсем девочка.
— Разве черный цвет не подходит к моим волосам?
— Подходит, — признала Кэт.
— Мне уже давно пора одеваться как взрослой.
Кэт обняла и поцеловала ее.
— О, миледи, если бы вы знали, как мне не хочется, чтобы вы становились взрослой!
— Но почему?
— Потому что я боюсь. Боюсь вашего взросления.
— Но почему, дорогая моя Кэт?
— Я боюсь за вас. Сейчас говорят: «Да она еще совсем ребенок...» — и думают о вас как о ребенке... не играющем никакой роли в политике.
— Но ведь это не так, госпожа Эшли! И я совсем не хочу, чтобы люди думали, что я не играю никакой роли.
— Но так безопаснее... до тех пор, пока...
— Пока?
— Ну, вы знаете, о чем я говорю.
— Тогда встань на колени и поцелуй мне руку. С этими словами Елизавета сияла с руки браслет и положила его себе на голову.
— Что вы делаете, миледи! — в ужасе вскричала Кэт.
— Но мы же здесь одни, так чего же нам бояться? Только смотри, Кэт, не вздумай болтать об этом!
— Не буду, миледи.
Елизавета взяла Кэт за ухо и больно сжала его.
— Ты слишком много болтаешь с господином Парри.
— О, мое ухо! Мне больно. Отпустите же, вцепились, как дикая кошка. Отпустите мое ухо... ваше... ваше величество!
Елизавета расхохоталась, и браслет упал на пол.
— Плохой знак! — побледнев, сказала принцесса.
— Чепуха! — воскликнула Кэт, ползая по полу в поисках браслета. — Вот он, дайте-ка я надену его вам на руку... где ему и надлежит быть. Храни вас Бог, любовь моя. Храни вас Бог!