Марии исполнилось двадцать четыре года и она была бы очень красива, если бы не ее полнота. Народ Голландии к принцессе относился с почтением; когда бы и где бы она ни появлялась, голландцы всегда отдавали должное ее обаянию и изысканным манерам. Наблюдая за Марией, многие вспоминали короля Карла и, порой находя у нее некоторые мелкие недостатки – вроде пристрастия к игре в карты, – прощали их, как прощали более серьезные проступки ее дяди.
После отъезда Анны Трелони у нее уже не было близких друзей. При всем своем уважении к принцессе, окружающие не совсем понимали ее, поэтому не пытались сойтись с ней более тесно, чем это необходимо для соблюдения этикета. В Голландии почти никогда не видели ее такой веселой и жизнерадостной, какой она была в детстве; жизнь с Вильгельмом изменила Марию. Она стала религиозна, посвятила себя английской церкви и своему мужу. Голландцы полагали, что ни одна другая женщина не могла бы питать к Вильгельму такие чувства, какие выказывала Мария, а потому ее очевидное преклонение перед супругом объясняли побочным проявлением ее религиозности.
Она знала, что Елизавета Вилльерс по-прежнему была любовницей Вильгельма. Время от времени та приходила к Вильгельму во дворец и постепенно восстанавливала утраченные позиции, на что Мария предпочитала закрывать глаза. Ни Елизавета, ни Вильгельм не упоминали о ее поездке в Англию; того недолгого отсутствия Елизаветы словно и вовсе не было.
Служанки и придворные говорили, что не понимают, как женщина с таким положением может принимать то, с чем мирится Мария; для них она была загадкой – такой же неразрешимой, какой представлялась Вильгельму.
Преподобного отца Ковела сменил преподобный отец Барнет. Вильгельм сам пригласил его; пострадавший от репрессий короля Якова, тот провел несколько месяцев в Женеве – где и получил приглашение принца Оранского переехать в Гаагу. Принца, как и принцессу, устраивали протестантские взгляды, большой жизненный опыт и волевой характер этого человека, изгнанного из Англии за непреклонность в религиозных убеждениях.
Барнет считал, что правление Якова не принесет добра Британии, и в этом был солидарен с Вильгельмом; в результате они сблизились, а потому с приездом нового капеллана, принц стал чаще бывать в обществе супруги.
Постепенно Вильгельм начал понимать Марию. Она вовсе не была той глупенькой девочкой, какой иногда казалась ему; оказалось, что природа наделила ее и сообразительностью, и способностью постигать суть вещей и событий; главное же – она была толерантна. Сам Вильгельм всегда хотел проявлять терпимость к чужому мнению… ну, во всяком случае – до определенной степени; следовательно, не мог не ценить этого качества своей жены.
Однажды он слышал, как капеллан и принцесса обсуждали писания проповедника Журье, в неуважительном тоне отзывавшегося о шотландской королеве Марии.
Мария сказала:
– Он писал правду, и его трудно винить в этом. Я думаю, если принцессы совершают дурные поступки, то они должны быть готовы к тому, что люди очернят их память – раз уж не могут добраться до их персон.
Не совсем обычное суждение – особенно если принять во внимание, что его выражает принцесса, подумал Вильгельм. Да, она женщина не из заурядных, его супруга.
Он с удивлением приглядывался к ней, к ее миндалевидным глазам и челке, почти касающейся бровей. Она была красива; порой в ней чувствовалась настоящая мудрость. Он уже начинал думать, что ему повезло с этим браком.
Никогда не смог бы он объяснить супруге, почему ему так нужна Елизавета. Мария не обладала той чувственностью, способностью возбуждать мужские желания, какой с избытком была наделена его любовница. Он знал о ее страстном влечении к Франциске Эпсли – еще не физическом, но уже достаточном для того, чтобы судить о врожденных склонностях Марии. Она могла быть как послушной, так и непокорной; могла всем сердцем любить его и в тоже время не могла предложить ему того, что делает совершенным союз между мужчиной и женщиной.
Впрочем, Вильгельм и сам не отличался повышенным интересом к противоположному полу. Ни страсть, ни вожделение ему не требовались. Поэтому его вполне удовлетворяло желание Марии быть идеальной женой и создавать все условия для того, чтобы у нее был идеальный муж. Разделяли их только два обстоятельства: его абсолютное неумение обходиться без Елизаветы и его полная неосведомленность в том, как изменится отношение супруги к нему, когда она унаследует корону Британии.
Гилберт Барнет, наблюдавший за ними, понял, что от прочности их брака зависит его будущее; чувствуя их разобщенность, он решил выяснить ее причину и найти средства, которые помогут ее преодолеть.
У Барнета установились дружеские отношения с ними – особенно с принцем, с которым его сближало единство политических устремлений. Оба мечтали об устранении Якова и задавались одним и тем же вопросом – каким образом этому можно способствовать?
Мария тоже любила поговорить об Англии и о тех днях, когда у англичан появится новый правитель; как ни была она рассудительна, ей не приходило в голову, что любые перемены в этой стране смогут произойти не раньше, чем уйдет из жизни ее отец, действия которого так осуждали принц Оранский и преподобный отец Барнет.
Вскоре от Якова пришло язвительное и очень недружелюбное письмо. Не к лицу принцу Оранскому, писал он, принимать у себя человека, известного своей неприязнью к благу британской короны.
Получив его, Вильгельм послал за Марией.
– Видимо, твой отец считает, что вправе диктовать нам, как мы должны себя вести, – холодно сказал он.
Мария вздохнула. Обострявшиеся отношения между Яковом и Вильгельмом не доставляли ей никакого удовольствия.
– Его чувства можно понять. Преподобный отец Барнет не раз читал проповеди, направленные против него.
– Чем заслужил мое величайшее уважение.
– Он смелый человек, и я разделяю его убеждения. Я понимаю причины, побудившие преподобного отца Барнета выступить против нынешнего правления, но я Могу понять и своего отца.
– Ты сочувствуешь его желанию вернуть Англию в лоно католической церкви? Одобряешь меру, которую он предпринял в отношении Монмута?
Мария вздрогнула; думать о той трагедии было больно – настолько, что хотелось любыми средствами избавиться от этой боли, перенести ее на кого-то другого.
Вильгельм продолжал:
– И не только Монмута, казнь которого по крайней мере объяснима. Есть и другие пострадавшие за свои убеждения. Можно ли простить гонения на людей, чья вина состоит только в том, что они придерживаются мнения, отличного от мнения их монарха?
– Я думаю, мой отец не имеет верного представления о том, что творится в его стране. Расправы чинят судьи, а не короли.
Вильгельм расхохотался, что случалось с ним крайне редко.
– Сомневаюсь, понимаешь ли ты, что это такое – быть рабом на ямайских плантациях. В этот кромешный ад их переправляют прямиком из Англии. Сказать, за что? Просто потому, что им не нравится католическая церковь.