Мысль о визите принцессы была неприятна Анне. Когда Ноттингем заявил в палате лордов, что Софию Ганноверскую необходимо пригласить из опасения, как бы королева не выжила из ума и не стала игрушкой в чужих руках, Анна не на шутку разгневалась. Предположение, будто она может стать жертвой старческого слабоумия, притом высказанное в одной из палат парламента, было невозможно стерпеть.
Разве миссис Фримен не предостерегала ее относительно Ноттингема и тори? Несмотря на гнев, она радовалась, что оказалась в согласии с Сарой.
И написала ей. Вспомнить прежние времена, когда они переписывались, было приятно.
«Надеюсь, дорогая миссис Фримен, наши разногласия позади; я поняла, что люди, о которых вы хорошо отзываетесь, оказали мне большую услугу, и непременно буду поддерживать их, а также полностью убедилась в наглости и злонамеренности тех, против кого вы постоянно ополчались».
Таким образом, Сара вновь вернула себе благосклонность монархини; не вызывало сомнений, что хоть она не появляется при дворе и пренебрежительно говорит о королеве, однако едва лишь соизволит вернуться, Анна приходит в восторг.
Сара упивалась своим положением. Перебивала королеву, когда та говорила. «Да, да, да, мадам. Должно быть так!» — и откровенно зевала.
— Как эта особа надоела мне! — воскликнула герцогиня в разговоре с Годолфином, нисколько не заботясь о том, что ее слышат слуги. — Лучше оказаться в тюрьме, чем слушать ее болтовню.
Годолфин хотел предостеречь Сару, но, разумеется, не осмелился. Он очень боялся герцогини и выполнял все ее указания.
Эбигейл изумленно наблюдала за происходящим. Разве может королева вести себя подобным образом, забыв о достоинстве, присущем ее сану? Теперь Сара прислуживала королеве, однако самые неприятные обязанности по-прежнему возлагала на свою кузину. Уже то, как она подавала Анне перчатки, было разоблачением. Неприязнь Сары к своей подруге, казалось, замечали все, кроме Анны. Анна страдала от водянки и подагры, а пышущая здоровьем Сара относилась к ее болезням с нескрываемым презрением. Когда королева говорила об их симптомах — а ей это очень нравилось, Сара с гримасой отворачивалась. Подавая что-нибудь королеве, воротила нос, словно от королевы дурно пахло.
В конце концов отношения королевы и герцогини стали предметом обсуждения служанок. Миссис Эбрехел выразила удивление, что ее величество не прогонит кое-кого. Миссис Дэнверс на это ответила:
— Никто не посмеет прогнать герцогиню Мальборо… ни Бог, ни дьявол.
Увидя входящую Эбигейл, миссис Эбрехел сказала:
— Готова поклясться, это прищемило нос мисс Хилл.
Миссис Дэнверс прыснула. Эбигейл поняла, что ее нос, слишком большой для маленького лица, которое украшал — правда, в данном случае это слово вряд ли уместно — опять порозовел на кончике. Раньше, завидуя расположению королевы к ней, они говорили, что она сует его, куда не нужно.
— В каком смысле? — беспечно спросила девушка.
— Ну как же, дорогуша, больше никаких чаепитий вдвоем. Никаких задушевных разговоров с ее величеством… потому что вернулась ее светлость. Теперь у королевы нет времени для вас, мисс Хилл.
— Вполне естественно, что, возвратясь ко двору, ее светлость исполняет обязанности, которые во время ее отсутствия мне приходилось принимать на себя. От этого мой нос нисколько не страдает.
Взяв собачку, которую искала, Эбигейл спокойно вышла из комнаты. Миссис Дэнверс, считавшая себя доверенным лицом герцогини, скорчила гримасу миссис Эбрехел.
— И все равно, — настаивала та, — эта перемена мисс Хилл не нравится.
Потом заговорила вновь:
— Раньше я задумывалась, не сказать ли ее светлости, что эта девчонка становится подругой ее величества, что Эбигейл Хилл мнит себя фавориткой королевы. А теперь что? Стоило ее светлости сунуть сюда свой красивый носик, и Хилл тут же увяла. Нечего мне было беспокоиться.
Обе согласились, что незачем.
С возвращением Сары ко двору пришел конец приятной непринужденности. Теперь одевание превратилось в церемониал. Всякий раз при смене одежды Анне приходилось быть в окружении придворных дам, каждая из которых выполняла свою задачу, возложенную на нее в зависимости от занимаемой должности. Любой предмет одежды переходил из рук в руки, пока не попадал к Саре, а та вручала его королеве или надевала на нее. Когда Анна мыла руки, паж приносил таз и кувшин, затем одна из фрейлин ставила таз возле королевы и опускалась на колени, а другая сливала воду королеве на руки.
Когда герцогини не было, церемония становилась менее строгой, и Эбигейл Хилл с радостью оказывала королеве все услуги, какими б ни были они лакейскими; нежно надевала ей перчатки, потому что руки Анны, измученные подагрой, часто болели. Она бережно обувала ее, а когда необходимо было ставить компрессы на эти бедные отекшие ноги, следила, чтобы ногам было не очень горячо.
И как отрадно было потягивать перед сном горячий шоколад, разговаривать с Хилл обо всех событиях дня.
Конечно, присутствие дорогой миссис Фримен при дворе действовало возбуждающе. С нею постоянно что-то случалось и почти всегда вызывало гнев. Ни единая минута не проходила скучно при миссис Фримен. Приятно было выяснить, что они не так расходятся в политических взглядах, как раньше.
Однажды Сара вошла в королевские покои с решительным видом. Холодно приняла объятья королевы и села рядом с ней, плотно сжав губы.
— Я подумала, что настало время сменить государственного секретаря.
Анна от изумления раскрыла рот.
— Но сэр Чарльз Хеджес мне очень нравится. Это весьма хороший человек.
Сара раздраженно скрипнула зубами.
— Господи, мадам. Чтобы занимать высокую должность в правительстве, хорошим быть мало.
— Сэром Чарльзом я всегда была довольна.
Сара неприязненно глянула на грузную женщину в кресле. Похоже, она была в настроении упрямиться, а герцогиня рассчитывала покончить с этим делом как можно быстрее. Как думает эта дура, чего ради она тратит время здесь, если не для устройства дел к собственному удовольствию? Маль предостерегал ее, но она знает своего дорогого осторожного Маля. Годолфин еще более осторожен — до трусости. Хорошенькое положение дел. Мальборо на континенте, Годолфин в страхе, а старая королева, на которую пришлось тратить так много времени, упрямится.
— Миссис Морли знает, — сурово сказала Сара, — что меня постоянно заботят ее дела. Уверяю вас, что Хеджесу пора уйти.
— Почему? — спросила королева.
— Он ленивый старый дурак.
— Хеджес прекрасно справляется со своими обязанностями.
— Миссис Морли склонна испытывать чрезмерную привязанность к людям, и ее доброта закрывает ей глаза на истинное положение дел.
Опять намек, что она близится к старческому слабоумию. Анна твердо поставила ноги на специальную скамеечку, и в голосе ее появились холодные нотки.