«Прекрасно, — думала она, — я на это соглашусь, только и самой нужно помнить, что глупых вспышек раздражения больше быть не должно».
Сара торопливо вошла в покои Анны, где та отдыхала перед церемонией, представляющей для нее тяжелое испытание, и занялась подбором украшений королевы. Дэнверс, вставшая на ноги и больше не думающая о смерти, подобострастно суетилась возле герцогини, нашептывая ей о новых дерзостях этой выскочки Мэшем. Кое-кому в присутствии Сары невозможно было усомниться, что она столь влиятельна, как мнит о себе.
— Королева наденет эти рубины и эти бриллианты, — сказала герцогиня заискивающей Дэнверс. — Она должна выглядеть ослепительно. Люди этого ждут.
— Да, ваша светлость, выглядеть она будет великолепно.
— Так и должно быть, Дэнверс. Иной вид явится оскорблением герцогу!
Сара определенно заняла прежнее положение. Миссис Дэнверс предрекала миссис Эбрехел, что Мэшем осталось важничать недолго. Едва герцогиня появилась, все вспомнили о ее столь высоком положении при дворе. Скоро, пусть миссис Эбрехел помянет ее слова, мадам Мэшем прогонят, и все пойдет по-прежнему.
Эбигейл помогала королеве приготовиться к поездке в собор. На душе у нее было неспокойно. Отношение горничных к ней изменилось: они стали вести себя несколько вызывающе. «Ее светлость сказали, что ее величество наденет то-то и то-то…» Будто бы ее светлость — королева. Им было невдомек, что за последние месяцы в отношениях королевы и герцогини произошел перелом. Эбигейл не сомневалась, что близко время окончательного разрыва между Анной и ее бывшей подругой. Однако стоило Саре появиться, и все с готовностью приняли ее как непобедимую герцогиню.
«Нет, они ошибаются. Сара — дура, — напомнила себе Эбигейл, — дура, неспособная сдерживать гнев, помалкивать и не писать писем. Когда она опять выйдет из себя, а ее жгучей ярости просто необходимо излиться, это явится началом конца Сары. Эбигейл позаботится, чтобы она потерпела окончательное поражение».
— Жаль, что эта поездка необходима, — говорила Эбигейл. — Ваше величество совершенно измучены.
— Все мои мысли о Георге. Он нуждается в нас.
— Я дала Мэшему твердые указания. Он их выполнит.
Анна сжала руку Эбигейл.
— Но я буду рада, дорогая моя, вернуться.
— Принцу нас долго ждать не придется, ваше величество.
— Я еду на благодарственный молебен с тяжелой душой. Ты видела списки раненых и убитых. При мысли об этих несчастных, погибших на поле битвы, я пытаюсь ответить на вопрос: есть ли смысл в этих потерях? Есть ли смысл вообще вести войны?
— Это вам объяснит герцог Мальборо, мадам.
— О герцог! Блестящий полководец, гений.
— Мадам, а где блестящим полководцам проявлять свой гений, как не на войне?
— Но в этой бойне гибнут мои подданные! Я же говорила тебе, Мэшем, что отношусь к ним, как к своим детям.
— Да, ваше величество. У вас доброе сердце.
— Я желаю им самого лучшего, Мэшем. Хочу видеть их живущими в собственных домах, имеющими работу, семьи… особенно семьи, по-моему, это величайшее благо. Будь у меня дети… Если б мой мальчик не умер, не было б этой ужасной проблемы с Георгом Ганноверским. Знаешь, Мэшем, виги хотят пригласить его в Англию как будущего наследника трона. Я не допущу этого. Ни за что.
— Мистер Харли говорил мне об этом. Он находит это чудовищным. Но сказал, что вашему величеству достаточно отказаться принимать его.
— Ты же знаешь, как назойливы могут быть эти люди.
— В настоящее время виги очень сильны. Изгнав из правительства мистера Харли, мистера Сент-Джона и остальных, они забрали в руки всю власть, а в этом ничего хорошего нет.
Анна кивнула.
— Люди называют эту войну вигской, мадам. Герцог Мальборо принадлежал к тори, пока ему не потребовалась поддержка вигов для продолжения войны.
— Иногда я думаю, Мэшем, что эта война нужна Мальборо ради собственных интересов семьи.
— И интересов герцогини, мадам.
Лицо Эбигейл приняло выражение, присущее лицу герцога, и Анна улыбнулась, довольная этим забавным талантом горничной.
— Мне Георг Ганноверский никогда не нравился, — продолжала Анна. — Он в высшей степени… неотесанный. Я познакомилась с ним еще в юности.
«Да, — припомнила она, — в высшей степени». Его привозили в Англию как возможного жениха для нее, но она отказалась от этой партии. К счастью, так как после этого привезли дорогого доброго Георга Датского, увы, сейчас лежащего больным в лесном домике.
— Если он приедет, — продолжала Анна, — то может остаться. Может завести собственный двор. И у меня появится чувство, что кое-кто ждет не дождется моей смерти. Нет-нет, я его не приму.
— Даже виги не посмеют пригласить его, мадам, если вы воспротивитесь. Жаль, что так много говорят о подвигах при Ауденаре.
— Ох уж эта битва! — вздохнула королева. — Как бы хотелось покончить со всеми битвами.
— Из-за этого, мадам, вам пришлось оставить его высочество в Виндзоре, а самой ехать сюда на празднества.
— Настроение у меня совсем не праздничное, Мэшем.
— Знаю.
— Не хочу, чтобы люди думали, будто я прославляю войну.
— Понимаю христианские чувства вашего величества, ваше нежелание ехать на молебен в драгоценностях. Сложится впечатление…
— Вот-вот.
— Это победа над французами, но, по-моему, лучше смиренно возблагодарить Господа и помолиться, чтобы кровопролитие больше не повторилось.
— Мэшем, ты прекрасно выражаешь мои чувства.
— В таком случае, почему бы вам не поступить, как подсказывает сердце?
— Герцогиня хочет праздничной атмосферы. Она приготовила мне самые яркие драгоценности.
— Но если ваше величество не хочет…
— Ты права. Надо повиноваться своему сердцу… а не желаниям герцогини Мальборо.
Длинная вереница карет ехала от Сент-Джеймского дворца к собору Святого Павла. Лондонцы стояли по обочинам улиц, созерцая эту процессию и высматривая, когда покажется королева. Им хотелось прокричать: «Да здравствует добрая королева Анна!»
Все считали ее доброй женщиной и доброй королевой. То, что она сама ухаживала за больным мужем, вызывало большее уважение к ней, чем очередная победа ее главнокомандующего над французами при Ауденаре. Она лечила наложением рук от золотухи; она основала фонд для священников; и все чувствовали, что она искренне заботится о подданных. Скандалов в ее супружеской жизни не было. Единственной странностью была пылкая привязанность к Саре Черчилл, а теперь, как поговаривали, к Эбигейл Мэшем, своей горничной. Но это была Добрая Королева Анна, и люди приветствовали ее от всего сердца.