На две недели, пока Кабаков восстанавливал связь с агентурой вдоль сирийского фронта, он исчез из Тель-Авива. В это же время он предпринял один рейд за линию прекращения огня, отправившись безлунной ночью к месту дислокации сирийских ракетных установок советского производства, которые оставались там в нарушение достигнутого соглашения и, несмотря на присутствие наблюдателей ООН, продолжали угрожать израильтянам. Ракеты одновременно взорвались на своих пусковых столах, обезобразив склон холма громадной воронкой.
Получив предписание вернуться в город, Кабаков возобновил знакомства с несколькими прежними своими пассиями, и нельзя сказать, что они его разочаровали. Однако он не забыл о Рэйчел Боумен и опять начал искать встречи с ней. Рэйчел пропадала в операционной по шестнадцать часов в сутки. Ее уже допустили ассистировать при обработке черепно-мозговых травм. Уставала она зверски, в ноздри лез насквозь пропитавший одежду, неистребимый запах дезинфекции. Ей ничего не хотелось, но и спорить не было сил. В конце концов она уступила, и они начали встречаться возле госпиталя, чтобы торопливо перекусить в кафе по соседству.
Обстоятельства не способствовали быстрому сближению. Рэйчел замыкалась в себе, ничего не рассказывала о своем прошлом и старалась не касаться настоящего. Изредка, по вечерам, если на этот день не планировалось новых операций, они усаживались в парке на скамейку и потягивали бренди из походной фляжки. Утомленная Рэйчел бывала не с состоянии поддерживать оживленный разговор, но обоюдное молчание не вызывало в ней чувства неловкости. Ей было покойно и уютно ощущать в темноте рядом с собой рослую, мужественную фигуру Кабакова. Однако она упорно игнорировала любые приглашения зайти к нему домой.
Неожиданно этим свиданиям настал конец. Они, как обычно, сидели в парке, и Кабакову в сумерках показалось, хотя и не наверняка, что у Рэйчел глаза на мокром месте. Рэйчел и в самом деле готова была расплакаться. Только что закончилась безнадежная четырехчасовая операция, во время которой она в качестве специалиста по черепным травмам помогала нейрохирургу. На столе лежал семнадцатилетний араб с симптомами обширной субдуральной гематомы. Повышенное давление спинномозговой жидкости и наличие в ней следов крови не оставляли никаких сомнений в диагнозе. Последовало неизбежное кровоизлияние, и юноша умер. Угас у Рэйчел на глазах.
Кабаков, не ведая худого, решил поднять ее настроение байкой о скорпионе, забравшемся под нижнее белье танкисту-водителю, в результате чего один из сборных домиков из гофрированного железа был раздавлен в лепешку. Ожидаемой реакции Рэйчел не последовало.
— Вы о чем-то задумались? — спросил Кабаков.
Невдалеке по улице загромыхала колонна бронетранспортеров, и Рэйчел вынужденно повысила голос.
— Да, я думала. О том, что на вас одного, вероятно, работает как проклятый целый каирский госпиталь. Вы ведь, кажется, мастер заварить кровавую кашу? И занимаетесь этим даже во время перемирия, я не ошибаюсь? Вы да еще федаины.
— У нас не бывает перемирий.
— В госпитале поговаривают, что вы — суперкоммандос. Это правда? Отвечайте! — Рэйчел теряла выдержку, в ее голосе прорывались истеричные интонации. — Молчите? Я на днях бежала к себе в номер и услышала в холле ваше имя. Там был такой толстяк, второй секретарь какого-то посольства, хлестал водку с вашими офицерами. Он сказал, что, если наступит настоящий мир, вас придется пристрелить, как бешеного пса!
Вспышка гнева лишила ее последних сил, на Рэйчел вдруг навалилась страшная опустошенность. Зачем ей лезть во все это? — думала она, охваченная апатией. Но она чувствовала себя обязанной выговориться до конца.
— Тогда офицеры встали и один влепил толстяку пощечину. Потом... Потом они ушли, забыв про выпивку, — вяло закончила Рэйчел, опустив глаза.
Кабаков поднялся.
— Вам следует отдохнуть, доктор Боумен. Вредно так недосыпать, — сказал он и ушел.
Потом Кабаков на несколько месяцев погряз в кабинетной рутине. Его отозвали в Моссад, который лихорадочно оценивал вражеские потери в Шестидневной войне и вероятность повторного удара. Работа заключалась в проведении изматывающе однообразных опросов летчиков, сухопутных командиров и рядовых. Полученный материал кропотливо сопоставлялся с информацией, поступившей от агентуры в арабских странах, и суммировался, а сводки направлялись руководству для тщательного изучения. Кабаков стервенел от скуки, порой мозги его буксовали, и тогда он подолгу сидел в прострации в своей комнатушке.
Рэйчел Боумен редко вторгалась в его мысли. Он давно с нею не виделся и не звонил ей. Одно время его увлекли атлетические формы, распирающие гимнастерку некой сержантши-сабры [9] . Ей бы следовало быков объезжать без узды, и Кабаков пожелал окунуться в новые ощущения. Однако вскоре сабра была переведена в другое место, и он вновь остался без женской ласки, по горло заваленный бумажками.
Однажды он решил чуть-чуть встряхнуться и отправился на вечеринку. Вечеринка стала первым настоящим праздником после окончания войны. Ее устроили два десятка ребят из десантного подразделения, в котором служил Кабаков. Приглашенные — шумная компания военных в полсотни человек — забыв обо всем, предались буйному веселью. Ясноглазые, загорелые, почти все они были моложе Кабакова, но война уже опалила их юные лица, обострив черты и наделив взгляд несвойственной возрасту жесткостью. Теперь юность брала свое, горячила кровь и разглаживала скорбные морщины, как живительное солнечное тепло поднимает озимые злаки после утреннего заморозка. Женщины, сбросив надоевшую мешковатую униформу, заново привыкали к ярким блузкам, юбкам и сандалиям, и мужчины новыми, жадно-ласковыми глазами смотрели на боевых подруг. Разговоры о войне почти не возникали, никто не поминал имена погибших. Сегодня кадиш уже прочитан, хотя и не в последний раз.
Кафе для вечеринки сняли в предместье Тель-Авива, рядом с дорогой на Хайфу. Луна окрасила особняком стоящее здание в серебристо-голубые тона. Уже за триста ярдов до кафе, Кабаков услышал шум, превратившийся в настоящий грохот, когда джип затормозил и остановился у обочины. Музыку, гремевшую на полную железку, заглушали разгульные выкрики и взрывы хохота. На террасе и прямо перед кафе, под деревьями, танцевали пары.
Появление Кабакова, пробирающегося между танцующими, вызвало новое оживление, со всех сторон раздавались громкие приветствия знакомых. Молодые солдаты кивками головы показывали на него и что-то объясняли своим друзьям. Такая известность ему немного льстила, хотя он пытался не подавать виду и убеждал себя, что напрасно из него делают героя. Каждому на земле предопределено заниматься каким-то делом; Кабакову просто повезло — его способности в самый раз соответствовали тем заданиям, которые ему поручало командование. А молодежь еще не понимает, что многое зависит от слепого случая, и верит в разную дерьмовую чушь о героизме. К тому же его работенку никак не назовешь чистой.
При всем при том Кабаков не отказался бы появиться здесь вместе с Рэйчел, хотя наивно не признавался себе, что, думая об этом, не последнюю роль отводил эффекту, который могла бы произвести на спутницу устроенная ему встреча. Ах, чертова баба!