Он замолчал, поднеся руку ко лбу. Я понимала, что, рассказывая о ней, он переживает все это заново. Я легко могла все это себе представить. Я понимала эту бурю протеста, которую вызывали в ней пуританские взгляды ее деда и бабки, это презрение к условностям и решимость идти своим путем.
Мари-Кристин слушала его рассказ, как завороженная, но я видела, что ей не терпится выяснить главное — отец ли мне этот человек?
Мы уже собирались попросить его продолжить рассказ, но я поняла, что ему нужно остановиться, немного переждать, чтобы прийти в себя от избытка чувств, нахлынувших после этих воспоминаний.
Я сказала, что пойду на кухню и помогу ему готовить кофе. Мари-Кристин тоже была готова подняться, но я жестом удержала ее.
На кухне Эннис Мастерман сказал мне:
— Я часто представлял себе, как вы приедете ко мне.
— Вы имели в виду — вместе с ней?
Он кивнул.
— Она никогда не рассказывала мне о вас.
— Конечно. Зачем ей было это делать? У нее были другие планы.
— Мне хотелось бы узнать одну вещь.
— Да, — сказал он. Потом, немного помолчав, добавил: — Она писала мне время от времени. Я знал о ее успехах. Это было замечательно. И я знаю, почему вы приехали сюда. Вы нашли письма, которые она хранила, и они заставили вас предположить, что… я прав?
— Да.
— Я храню ее письма. Она писала не часто. Каждое письмо было для меня праздником, когда я получал его. Благодаря им я переживал вместе с ней ее успехи, хотя и не был к ним причастен. Я знал, что надежды на ее возвращение нет. Особенно после вашего рождения. Я дам вам письма, которые она писала в то время. Возьмите их с собой в гостиницу и прочтите. Они предназначены только для ваших глаз. И когда прочтете, привезите их мне обратно. Потерять их сейчас было бы для меня невыносимо. Я часто перечитываю их.
Я сказала:
— Я прочту их и завтра же привезу вам.
— Думаю, в них вы найдете то, что хотите узнать.
Мы отнесли кофе в гостиную, где с явным нетерпением дожидалась нас Мари-Кристин.
Потом мы еще немного поговорили о его жизни здесь. Ему кое-как удавалось зарабатывать себе на жизнь. В Бодмине есть галерея, которая купила несколько его скульптурных работ. Время от времени Эннис продает одну-две скульптуры, большей частью это «Танцуюшие девы». Приезжающие туристы любят покупать сувениры на память об этих местах. Кое-что из овощей он выращивает на своем огороде. У него есть корова и несколько кур.
Такую жизнь он выбрал для себя сам. Затем он принес письма и протянул их мне.
Я повторила свое обещание вернуть их завтра, после того как прочту.
— Тогда мы сможем поговорить более свободно, — сказал Эннис, — если у вас возникнет подобное желание. Возможно, мы почувствуем, что лучше знаем друг друга. Сегодня для меня необыкновенный день. Я часто говорил себе, что этого не может быть. Когда она умерла, я думал, что это конец. Ну, ладно, увидимся завтра.
Я торопилась уехать, так как мне хотелось скорее прочитать ее письма.
По дороге в гостиницу Мари-Кристин сказала:
— Ты только представь, ну как можно вот так жить здесь? Какой странный человек. Он интересно рассказывал о Дезире — Дейзи Рей. Здорово, правда? Ну, а что эти письма? Мне не терпится прочитать их.
— Мари-Кристин, он не хотел, чтобы их читал кто-то еще, кроме меня. Это личные письма моей мамы.
Ее лицо вытянулось.
— Пойми меня, Мари-Кристин, — умоляюще проговорила я. — В них есть что-то секретное. И я обещала.
— Но ты мне скажешь, о чем они?
— Конечно, скажу.
Как только мы вернулись в «Танцующие девы», я поспешила в нашу комнату. Мари-Кристин с достойным восхищения тактом сказала, что пойдет на часок прогуляться. Я оценила этот ее жест, потому что знала, как она сгорает от любопытства.
В письмах не были указаны даты, но, как я поняла, лежали они в хронологическом порядке.
Вот первое письмо.
«Мой дорогой, дорогой Эннис.
Как это замечательно! Значит, наконец тебя вытащат из твоего логова. Наконец-то признают твой гениальный талант. Ты пишешь, увидев твою «Танцующую деву», один лондонский торговец предметами искусства заинтересовался твоими работами. Надеюсь, это только начало. Ну как ты этому рад? Конечно же, да. Я тоже. Но ты, наверняка скажешь: «Все это еще не точно, не нужно торопиться подождем — увидим». Я знаю тебя, Эннис. Дорогой мой, ты и так слишком много времени потратил на эти «подождем» и «увидим». Я всегда считала, что фигуры, которые ты делаешь, очень хороши. А та, что ты сделал для себя — просто великолепна, гениальна!
Но самое главное — что ты приезжаешь в Лондон. Я позабочусь, чтобы ты остановился в приличном отеле недалеко от меня. И мы сможем видеться, когда ты не будешь занят со своим важным агентом по продаже. У меня пока репетиций нет. Его светлость, Дональд Доллингтон — а для нас просто Долли — готов вот-вот разродится новым спектаклем. В данный момент он страшно нервничает, взывает к Всевышнему, чтобы тот не дал ему соитие ума и прекратил его мучения, потому что все только и делают, что стараются помешать ему. Это игра, в которую он всегда играет в такие моменты, как сейчас. Так что, если ты приедешь на следующей неделе, репетиции еще не начнутся. И мы. сможем с тобой говорить и говорить, не переставая — как в старые времена.
Я с огромной радостью жду твоего приезда.
Твоя любимая Танцующая дева,
Дейзи»
Я взяла следующее письмо.
«Дорогой мой Эннис.
Что за чудесная неделя! Я бесконечно благодарна этому торговцу, хоть он и оказался старым негодяем, и когда узнал, что не получит твою «Танцующую деву», потерял всякий интерес. Конечно, это очень мило и трогательно, что ты решил оставить ее у себя. Но тебе не следовало этого делать. Продай ее, Эннис! Ведь за этим могут последовать заказы и все такое. Ты просто дурак.
Было так прекрасно снова быть с тобой, разговаривать, как раньше. Ни с кем я не могу так говорить, как с тобой, было так, как будто я опять в Менингарте, но только не перед началом пути, а уже на середине дороги. Эннис, ты должен понять мое стремление добраться до вершины.
Мне было так грустно с тобой расставаться. Но ведь ты приедешь еще, правда? Я знаю, что ты мне на это ответил бы… Но нет, так не получится. И я уверена, ты бы возненавидел такую жизнь. Ты ведь не представляешь, что это такое — подготовка к премьере, когда не можешь думать ни о чем, ни о чем кроме спектакля. Наверное, так и должно быть, но ты бы это возненавидел. Правда, поверь мне.
У меня здесь много добрых друзей. Они меня понимают. Такая жизнь меня вполне устраивает. И я не хочу ее менять. Так что пусть все остается так, как есть. Но мы с тобой всегда будем помнить эту необыкновенную чудную неделю.