В театре уже шли репетиции пьесы «Никто», и Шеридан дал себе самому слово не упустить шанса на успех. Было невозможно сохранить в тайне сюжет, и среди театралов быстро распространилась новость, что Шеридан намерен отучить публику от карт. Может быть, следующим станет пьянство. Прежде, чем они успеют сообразить, что происходит, они окажутся в пуританском обществе, которое уже изведали и к которому, по общему мнению, можно больше не возвращаться. Людям больше по душе короли с их любовницами, чем пуританская добродетель.
Шеридан был не только хозяином театра, но и политическим деятелем. Отражала ли пьеса его собственные настроения? Ни в коем случае! Разве только принц Уэльский был более заядлым картежником, чем Шеридан. Их обоих пристрастил к картам Чарльз Джеймс Фокс, который сам проиграл несколько состояний. Шеридан был весь в долгах. Может быть, он изменился? Может быть, это как раз тот случай, когда человек устал от грехов, и его потянуло к добродетели? Как бы там ни было, до сих пор у них не было пьес, направленных против карточной игры.
Однажды, когда Дороти вернулась в свою гардеробную после репетиции, она нашла на туалетном столике записку: «Прокляните «Никто», или вы сами будете прокляты».
Она сразу же отнесла ее Шеридану, который только пожал плечами.
— Вы не единственная, кто получил такое письмо. Мы все получили.
— И что же вы намерены делать?
— Играть. Мы уже репетируем. Мы не можем обращать внимание на сумасшедших.
— Да, но сумасшедшие могут провалить спектакль.
Он положил ей руку на плечо.
— Зал будет забит.
Однако Дороти было тревожно. Она очень чутко реагировала на публику, и доброжелательное отношение ее успокаивало. Так было всегда. У нее не было уверенности Сары Сиддонс, для которой ничто не имело значения, кроме собственного величия. Дороти нужна была дружелюбная публика, публика, которая хотела ее видеть.
— Я не уверена в этом, — ответила она.
С того момента она полностью погрузилась в работу. Она жила в Лондоне и не ездила в Питерсгем-лодж. Герцог писал ей. Он ждал ее, и в письмах чувствовался мягкий упрек. Она писала ему, что очень занята спектаклем и боится превратиться в несдержанную, раздражительную особу «не-тронь-меня», которую невозможно любить, и поэтому предпочитает пожить одна. Она уверена, что и он, и няньки прекрасно ухаживают за детьми.
Она навестила Эстер, чтобы поговорить с ней о разных делах. Эстер считала, что ей следует отказаться от участия в «Никто» под любым предлогом.
— В конце концов, ты можешь сослаться на болезнь,— сказала она.
— Я могу. Но я все время думаю об этой женщине. Я понимаю, что эта пьеса значит для нее. Она хочет, чтобы ее поставили. Она мечтает быть в некотором роде первооткрывателем, это как бы искупление за прошлое.
Эстер не скрывала своего удивления.
— Принц Уэльский не испытывает ни малейшей потребности в искуплении, хотя он один из тех, кто ее предал.
— Она грозилась опубликовать его письма. И этим добилась материального обеспечения. Может быть, она испытывает неловкость из-за этого. Мне ее жаль. Похоже, что она и в жизни играла. Она, наверное, много страдала, может быть, поэтому она так и поступила... не нарочно.
— Некоторые люди не могут перестать играть.
— Я все время о ней думаю. Эстер внимательно посмотрела на сестру.
— У тебя все хорошо с герцогом?
— Конечно.
Эстер замолчала, но Дороти прекрасно знала, о чем она думает. Как долго еще она пробудет с Уильямом? Уже сейчас их связь длится дольше, чем связь Утраты с принцем Уэльским. И отношения совсем другие. Нежные, почти уважительные. У них уже два сына, и герцог обожает их. Они словно созданы для этого: она — для материнства, он — для отцовства. «У нас все по-другому, совсем по-другому», — думала Дороти. И она сказала решительно:
— Будь, что будет, но я сыграю эту роль. Вернувшись в театр, она узнала, что Элизабет Фаррен отказалась от участия в «Никто»: в этой пьесе здорово досталось ее другу, и, конечно, она не могла поступить иначе. Ее любовник, граф Дерби, предупредил, что грядут неприятности и ей играть не следует. По мере того, как приближалась премьера, волнение Дороти усиливалось. И утром в день премьеры «Никто» на Сомерсет-стрит приехал Уильям.
— Мы надеялись, что вы все-таки выберетесь к нам. Георг был очень разочарован, — сказал он весьма холодно.
— Милый Георг! Вы объяснили ему, что я была занята репетициями?
— Нет. Вы думаете, что он смог бы понять? Но он понял, когда я ему объяснил, что вы поехали навестить дочек.
— Понял?! — Она была в ужасе.
— Что у вас есть время для дочерей, и нет времени для сыновей.
— Это же неправда!
Страх перед приближающимся спектаклем был похож на чудовище, которое надвигалось на нее, дышало огнем ей в лицо, а она не могла отгородиться от него, ей некуда было отступать. Она наверняка забудет свой текст. Она уверена, что забудет. Предстоит что-то ужасное. И семья, ради которой она переносит все эти страдания, потому что в глубине души не может не думать о деньгах, сердится на нее только из-за того, что она навестила сестру, испытывая потребность поделиться своими страхами, ибо ее сестра-актриса, и ей самой известно, как тяжело выходить на сцену, когда тобой владеет страх!
— Проклятье! Это правда. Вы не навещали девочек? — спросил Уильям.
— Я поехала поговорить с Эстер об этом кошмаре с «Никто». И если вы не в состоянии понять, что я сейчас испытываю, я не хочу с вами разговаривать. Я не хочу разговаривать ни с кем.
— Это отставка?
— Если вы приехали, чтобы упрекать меня в том, в чем совершенно ничего не понимаете, — да.
— Я кое-что знаю про сцену.
— Палуба «Пегаса» не то же самое, что Друри-Лейн.
Лицо ее пылало от злости. Никогда прежде он не видел Дороти такой.
— Прекрасно, — сказал он. — Отправляйтесь к своим бесценным дочерям и оставьте сыновей мне.
С этими словами он уехал.
Она не могла в это поверить, первый раз он разговаривал с ней так. Дороти думала: это моя вина, я не сдержалась, дала волю своему ирландскому темпераменту. Лучше бы я никогда не слыхала про «Никто». Эта женщина — злая прорицательница с размалеванным лицом, украшенная кружевами, и страх вошел в ее душу вместе с сомнениями в тот момент, когда она ее увидела. И не только из-за пьесы. Она провела день в нервном напряжении и была почти счастлива, когда наступило время ехать в театр.
Обстановка там была ужасная. Назревал большой скандал, и Шеридан был готов к неприятностям. Зал был полон, несколько завсегдатаев игорных домов, без сомнения, пришли с определенной целью. Как только занавес поднялся и начался спектакль, враждебное отношение зрительного зала стало очевидным. На сцену полетели гнилые фрукты. Даже воспитанные леди смеялись, прикрывшись веерами, и до актеров долетали злые и грубые реплики. Дороти держалась, это не может длиться вечно, говорила она себе, это должно когда-то кончиться.