Принц Уэльский взял в руки документ, подписанный Шекспиром: почерк был очень похож на шекспировский. Печать на документе соответствовала елизаветинским временам; принцу Уэльскому показалось, что и пергамент был такой, какой использовали в то время.
Слуга доложил о приезде мистера Шеридана. Шеридан также узнал о появлении не известной никому пьесы Шекспира и поспешил к герцогу.
— Проводите его сюда, — сказал принц Уэльский. Когда Шеридан просмотрел рукопись, он увидел, что пьеса очень длинная, написана белым стихом в стиле известных пьес. Он решил, что, подделка это или нет, ему придется ее поставить, иначе это сделает Ковент-Гарден, и тогда ему точно не избежать больших неприятностей. Как бы там ни было, пьеса длинная, и можно считать, что за ту же цену он покупает не одну, а целых две пьесы. Он сообщил об этом присутствующим, а также о том, что намерен поставить «Вортигерна и Ровену» в своем театре.
Весь театральный мир немедленно узнал об удивительной находке и о том, что в Друри-Лейн уже начались репетиции, миссис Джордан репетирует Флавию, Джон Кембл — Вортигерна. На первой репетиции Шеридан заподозрил подделку, и по мере того, как труппа продиралась сквозь труднопроизносимый текст, стало совершенно очевидно, что пьеса не имеет никакого отношения к эйвонскому барду.
Шеридан задумался. Он заплатил за пьесу немалую сумму. Публика будет стремиться в театр, чтобы увидеть найденное шекспировское творение. Он не может позволить владельцам Ковент-Гарден смеяться над ним. Они должны обмануться, не подать вида, что это подделка, и посмотреть, возможна ли обмануть публику.
Миссис Сиддонс не явилась на очередную репетицию, вместо этого она прислала письмо, в котором сообщала о своей серьезной болезни и выражала сомнение в том, что сможет сыграть порученную ей роль. Работа продвигалась плохо, воспоминания о «Никто» были еще очень свежи. Дороти только молилась о том, чтобы тот вечер не повторился.
Актеры проявляли предусмотрительность и осторожность. Кембл, без сомнения, тоже хотел бы отказаться от своей роли, но поскольку Сара сделала это раньше, не считал возможным как бы последовать ее примеру.
Наступил вечер премьеры. Зрители несколько часов прождали на улице в надежде попасть внутрь и оценить «Вортигерна и Ровену», так что зал был не просто заполнен, но переполнен, зрители теснились всюду, даже в оркестровой яме, и постоянно возникали ссоры из-за мест.
Театральная публика знала своего Шекспира, и ей не потребовалось много времени, чтобы обнаружить подделку. Строки из других шекспировских пьес встречала осуждающим шепотом.
— Замолчите! — крикнул какой-то мужчина в одной из лож. — Неужели вы не понимаете, что оскорбляете Шекспира!
Насмешки слились в общий гул. Кто-то бросил апельсин в мужчину в ложе, и вскоре ему пришлось сильно пригнуться, потому что апельсины полетели в него градом.
В это время Кембл продолжал монотонно произносить свой монолог без малейшего энтузиазма и веры в то, о чем он говорит. Зрители смеялись, шикали, свистели. Дороти подошла к рампе и попыталась говорить громче, чтобы перекрыть шум зрительного зала.
— Долой! — кричали зрители. — Это жалкая подделка!
— Подделка! Подделка! Подделка! — скандировали зрители.
— Это такой же Шекспир, как...
За кулисами Уильям Ирланд умирал от страха.
— Прекратите, — сказала ему Дороти. — Иногда публика и так себя ведет.
— Маленького Пикля! — кричал зал. — Мы хотим маленького Пикля!
Случилось то же самое, что и с «Никто». Дороти никогда не могла спокойно воспринимать такую публику, как делали многие ее коллеги. Она чувствовала себя усталой и больной, ей пришлось убежать со сцены, чтобы подавить приступ тошноты. Это был кромешный ад, занавес опустился, чтобы никогда больше не подняться для этой пьесы.
И все-таки Дороти испытывала жалость к перепуганному молодому человеку, которого она нашла в Зеленой Комнате. Он боялся возвращаться в дом отца, он вообще боялся выходить на улицу, ему казалось, что толпа растерзает его на куски за то, что он сделал. Он выглядел таким юным, наверное, чуть старше Фанни, и Дороти предложила ему на ночь спрятаться в ее доме на Сомерсет-стрит, а утром перебраться туда, где его никто не найдет. Он улизнул из театра, и, вернувшись домой, Дороти обнаружила, что он уже там.
— Вам следовало сказать мне всю правду, — начала она. — Как же вы могли надеяться на то, что ваш обман не будет раскрыт?
— Мне казалось, что все сойдет гладко. Отец поверил мне. Все верили сначала. Мистер Шеридан купил пьесу.
— Вы действительно надеялись провести всех нас?
— Люди любят то, что, по их мнению, они должны любить. Они идут смотреть Шекспира и засыпают во время спектакля, но они гордятся, что видели Шекспира. Потом они идут смотреть какой-нибудь фарс, хохочут и аплодируют.
— Это правда, — сказала Дороти.
— Я хотел только доказать, что они все преклоняются не перед пьесами Шекспира, а перед его именем.
Дороти вспомнила, что Уильям говорил о короле, который ходил в театр только на Шекспира, так как не сомневался в том, что его подданные хотят, чтобы он смотрел именно Шекспира, а сам считал его скучным и глупым.
— Расскажите мне, как вы все это проделали, — попросила Дороти. — Мне кажется, что это не такая уж глупая выдумка.
— Мой отец — большой почитатель Шекспира, и мне хотелось сделать ему какой-нибудь подарок. Я знал, что он очень обрадуется, если это будет какая-нибудь шекспировская реликвия. У меня, конечно, ничего не было, и тогда я решил подделать документ и поставить на него печать со старого манускрипта. Поскольку я работал в конторе у адвоката, мне ничего не стоило раздобыть и пергамент, и печать. Я смастерил эту подделку и подарил отцу, который пришел в полный восторг. И тогда же я подумал, что если смог так хорошо подделать один документ, почему бы не подделать пьесу.
Тогда я взял в конторе бумагу — именно ту, на которой писали во времена Шекспира, — я знаю, что это такое, ибо у нас в конторе хранились настоящие документы того времени, — и написал пьесу. Потом я придумал всю эту историю про сундук, и все очень заинтересовались. Я уже и сам поверил, что все так и было, что все это правда.
— А теперь вы сожалеете об этом? — спросила Дороти.
— Мне не удалось доказать то, что я хотел.
Дороти с грустью смотрела на него. Бедняга. Она не знала, что его ждет. Подобная подделка, конечно, преступление, но, может быть, Шеридан не станет его преследовать, чтобы самому не оказаться в неловком положении — будучи не только владельцем театра, но и политиком, он, конечно, не мог себе позволить нанести такой удар по собственной репутации.
Она сказала об этом юноше, чтобы успокоить его, и он стал ей рассказывать, как ему надоела работа в адвокатской конторе, как он мечтает стать писателем. Ему известно про Томаса Чаттертона, который покончил с собой в юном возрасте. Почему? Потому что он не был признан. И вообще — разве можно добиться признания? К писателям оно приходит только после смерти.