Они прошли по коридору и через холл в столовую. Бэнкс уже ждал их там. Сефайна поняла, сколько усилий он приложил ради такого события и успел даже украсить стол фамильным серебром.
Четыре канделябра XVIII века были вычищены в явной спешке, как и серебряная цветочная ваза в центре стола, в которую он поставил довольно неказистый пучок белых нарциссов.
– Как красиво! – воскликнула она. – Спасибо за то, что моему первому обеду здесь вы придали такую привлекательность!
Бэнкс пришел в восторг от ее слов.
Сефайна и герцог сели, а дворецкий торопливо зашаркал на кухню. Благодаря Изабель им был подан прекрасный паштет, который Сефайна попробовала накануне. Паштет сменила лососина, почти половина большой рыбины.
Обед заключил поданный на десерт не слишком аппетитный пудинг. Не трудно было догадаться, что его сотворила миссис Бэнкс из своих скудных запасов.
Убирая тарелки, Бэнкс сказал герцогу тихим, как он полагал, шепотом:
– Это все, ваша светлость. В кладовой хоть шаром покати.
– Надеюсь, вам с миссис Бэнкс будет достаточно паштета и лососины, – ответил герцог.
Сефайна заметила, как просияло лицо старика. Он, видимо, полагал, что остатки надо приберечь «для господ», по их с женой выражению.
– В любом случае несомненно одно, – сказала Сефайна, едва Бэнкс вышел, – либо мы завтра отправимся за покупками, либо вы должны будете пойти поохотиться.
Он крепко сжал губы, словно злясь на то, что у него дома ничего нет. Через несколько секунд он сказал:
– Вы, как женщина, разумеется, захотите распоряжаться на кухне. По меньшей мере.
– Да, я попытаюсь, – ответила Сефайна. – Во всяком случае, я неплохо готовлю.
Герцог поднял брови:
– Неужели этому учат в аристократических пансионах?
– Да, хотя и не всех, – сообщила Сефайна. – Но папа большой гурман и, как он сам говорит, эпикуреец, и у нас в Уике всегда были очень искусные повара.
Заметив, что герцог внимательно слушает, она продолжала:
– Мне было только пять, когда я попыталась стряпать сама. Мне казалось это ужасно интересным, и я все время забиралась на кухню. Ну, и чтобы я поменьше им мешала, повара отдавали в полное мое распоряжение столик и какие-нибудь припасы.
Улыбнувшись, она добавила:
– А потом мама построила для меня домик с плитой, чтобы я могла стряпать что-нибудь для нее и моей гувернантки.
– Ну так значит, в худшем случае у вас есть возможность зарабатывать себе на жизнь, – заметил герцог. – У меня же, к сожалению, столь полезных талантов нет.
– Почему вы так решили? – спросила Сефайна. – Не сомневаюсь, вы прекрасный наездник и могли бы открыть школу верховой езды. Или преподавать искусство стрельбы влет.
– И сколько я бы зарабатывал таким способом? – в свою очередь спросил герцог. – Куда меньше, чем стоил обед, который мы только что съели.
Он снова приуныл, и Сефайна поднялась из-за стола.
– Если у вас нет портвейна, – сказала она, – тогда захватите свой бокал и остатки шампанского в кабинет. У камина нам будет приятней разговаривать.
В столовой было так холодно, что она решила в следующий раз накинуть перед обедом шаль.
«Наверное, за опущенными шторами в окнах не хватает стекол!» – подумала она.
И сама столовая была очень большой, в ней свободно разместилось бы человек сорок.
Герцог ничего не ответил, однако вышел следом за ней с бутылкой шампанского и двумя бокалами.
Правда в кабинете Сефайна от шампанского отказалась, сославшись на то, что ее и так уже клонит ко сну.
– Надеюсь, спать вам будет удобно, – сказал герцог. – Хотя бы матрасы здесь отличные. Из лучшего гусиного пуха и очень мягкие.
С этими словами он сел и продолжал после паузы:
– Я считаю, Сефайна, что сегодня вы вели себя, как я уже упомянул в своем тосте, с большим достоинством и проявили редкую выдержку.
– Благодарю вас, – ответила Сефайна. – Но, по-моему, это относится и к вам.
– Пока я переодевался, – сказал герцог, – мне пришла мысль, что наилучший выход для нас – вести себя как можно естественнее.
– Совершенно верно, – согласилась Сефайна. – И хотя сейчас это выглядит невозможным, вдруг все окажется лучше, чем мы опасаемся.
– Вы, бесспорно, оптимистичны, – заметил герцог.
Решив, что он посмеивается над ней, Сефайна встала.
– Пожалуй, я пойду спать.
– Прекрасно, – ответил герцог и, допив шампанское, поставил перед камином экран и погасил свечи на каминной полке.
Шторы были подняты, и в густых сумерках над вершинами деревьев уже замерцали первые звезды.
Сефайна поняла, что герцог намерен отправиться к себе вместе с ней, и подождала его у двери.
В коридоре было темно. На столике в холле стояли два подсвечника. Свеча в одном горела, герцог зажег вторую и начал подниматься по лестнице рядом с Сефайной. Когда они вошли в широкий коридор на втором этаже, Сефайна впервые заметила, что под портретами предков герцога стоят чудесные инкрустированные бюро, а сами портреты, несомненно, написаны лучшими художниками тех эпох.
Портреты следовало бы почистить, с бюро стереть густую пыль, но это не помешало Сефайне восхититься мастерством и изяществом, с которыми они были выполнены.
Герцог остановился у дверей ее спальни.
– Надеюсь, вы найдете все, что вам может понадобиться, – сказал он прежде, чем она успела пожелать ему спокойной ночи. – Я скоро приду. Наши комнаты соединены внутренней дверью. Возможно, вы ее не заметили.
Не дожидаясь ее ответа, он прошел немного дальше и скрылся в своей спальне.
Сефайна с изумлением смотрела ему вслед. Не ослышалась ли она? Но нет, он ясно сказал, что «скоро придет».
Войдя к себе, она поставила свечу на столик и взглянула на дверь, которую и правда прежде не заметила. Она находилась в углу возле окна и могла вести только в соседнюю комнату.
– Неужели… он… хочет…
Другого объяснения не было, и Сефайна, словно защищаясь, закрыла лицо руками.
Конечно, герцог сказал, что им лучше вести себя естественно, однако ей и в голову не пришло… Разве это естественно, что он будет вести себя с ней как муж, если влюблен в другую?
Сефайна была настолько невинна, что понятия не имела о физической стороне любви. Она знала лишь, что у мужчины и женщины, если они спят вместе, бывают дети, но то, что происходит между ними, должно быть, слишком интимно. Это могло быть чудесным, если бы они любили друг друга, как ее мать любила ее отца.