Но все затмевал беспредельный, ошеломляющий восторг, который вызывали его поцелуи, и эта внезапно возникшая уверенность, что она обрела тот свет, что вдохновлял импрессионистов, и был он частицей лунного света, серебрившего скалы.
«Можно ли представить себе что-либо столь же прекрасное?» — спрашивала она себя.
Только Пьер мог дать ей снова испытать нечто подобное. И ей необходимо было убедиться, что он любит ее.
Симонетта быстро оделась. Ей казалось, солнце светит ярче, чем обычно, и цветы благоухают, как никогда.
Жизнь наполнилась для нее новым смыслом. Ей хотелось петь, танцевать, парить в небесах.
Она вышла из дома в сад. Скалы, освещенные солнцем, светились, будто раскаленные добела, и Симонетта пожалела, что ее таланта недостаточно, чтобы навечно запечатлеть на холсте это волшебное свечение.
Она все еще размышляла о магии света, когда отец подошел к ней.
— Ты сегодня рано, дорогая! Тем лучше. Мы больше успеем.
С усилием Симонетта возвратилась из своей сказочной страны.
— Как вы провели время вчера вечером, папа?
— Это было очень интересно, — ответил герцог. — Сезанн много говорил. Для молодых художников, тех, кто здесь впервые, его размышления — настоящая лекция об их искусстве. Но и я нашел для себя много поучительного. Его слова на многое проливают свет.
— Это звучит действительно очень интересно.
— Я расскажу тебе об этом позже, — пообещал герцог. — А сейчас я хотел бы позавтракать. Надеюсь, Мари не заставит нас ждать.
Мари уже вышла из кухни и с улыбкой поставила посреди стола маленькую корзинку горячих рогаликов.
На столе уже ждали золотисто-желтое масло, горячий кофе и местный мед, впитавший в себя солнце и ароматы Прованса. Некоторое время они молча наслаждались едой.
— Я закончил свою картину, но я нашел еще одно место, подальше. Меня там заинтересовал вид на скалы.
Симонетта подумала, что, если они уйдут далеко от дома, она окажется дальше и от Пьера.
— Я еще не закончила свое полотно, папа.
— Ты тратишь на него слишком много времени, — заметил герцог. — Покажи мне, как идут твои дела.
Не слишком охотно Симонетта показала отцу свою работу. Ей не хотелось, чтобы отец упрекнул ее в пустой трате времени.
— Вижу, ты пытаешься подражать Моне, — отметил герцог с улыбкой. — Неплохая идея. Я тоже восхищаюсь этим художником. Но, на мой взгляд, тебе лучше следовать собственным ощущениям, собственному восприятию и рисовать так, как видится тебе самой, а не так, как ты якобы должна.
— Ты такой умный, папа. Уверена, ты прав, и я попытаюсь следовать твоему совету. А этот холст можно считать испорченным.
Она забрала неоконченный пейзаж, поставила его в угол и взяла новый холст.
— Самое большое достоинство живописи — это то, что всегда можно начать все сначала, — сказала она.
— Чего, к сожалению, мы не можем сделать в нашей обычной жизни, — помрачнел герцог.
Симонетта подумала, что не хотела бы забывать о том, что произошло прошлой ночью, и не жалела о дружеских отношениях с Пьером, если, конечно, эти отношения можно было назвать дружбой.
Ни одного мгновения их общения она не хотела бы утратить, так удивительно и совершенно оно было.
Вот если бы можно было, словно взмахом кисти, стереть из памяти все, связанное с графом.
Сама мысль об этом человеке заставила ее вздрогнуть.
Неужели и после вчерашнего он не прекратит ее преследовать?
Может, он не захочет больше иметь с ней ничего общего. Это был бы наилучший выход из создавшегося положения, но ее не покидало неприятное предчувствие. Пьер выставил графа дураком, и тот непременно постарается отомстить.
«А вдруг… Лаваль решит отомстить ему? — заволновалась Симонетта. — Ведь в его силах помешать Пьеру продавать свои картины».
Она задумалась, не может ли как-нибудь предупредить это. Неожиданно к ней вернулся страх.
Симонетта была так счастлива переполнявшими ее чувствами, воспоминаниями о волшебных поцелуях, подаренных ей Пьером. И вот теперь, подобно тучам, закрывающим солнце, явилась эта мысль о графе де Лавале.
«Что же мне делать? Рассказывать папе или нет»? — спрашивала себя Симонетта.
Но она знала: отец не только ужаснется. Он потребует, чтобы она немедленно собрала свои вещи, и скорее всего ей не удастся даже попрощаться с Пьером.
«Пожалуй, я не отважусь сказать ему», — решила она.
Герцог тем временем приготовил мольберт и краски.
— Пошли, — сказал он. — Нам предстоит долгий путь к тому месту, которое я выбрал для своей новой картины. Я упомянул его в разговоре с Сезанном. Он сказал, что и сам собирался когда-то писать там.
Симонетта знала, что бесполезно пытаться уговаривать отца изменить свое решение, поэтому она взяла краски и новый холст и последовала за ним через сад.
Они шли к тому месту, где с одной стороны скалы резко вздымались ввысь, а с другой — небольшой ручей петлял между кустарником в цвету. Эта картина не могла оставить равнодушным ни одного художника.
Дождавшись, пока отец установит свой мольберт, Симонетта поставила свой в стороне, на расстоянии нескольких ярдов. Герцог не любил, когда посягали на его уединение во время работы.
Симонетта попыталась рисовать, но все ее мысли занимал Пьер, воспоминания о его крепких объятиях, о прикосновении его губ.
«Мне необходимо с ним повидаться. Ведь он и сам хотел поговорить со мной».
И снова обстоятельства благоприятствовали ей. Когда они возвратились к ленчу, Мари, ставя на стол очередное восхитительное блюдо, сказала:
— В полдень будет очень жарко. Никогда еще не бывало такого яркого солнца в это время года. Мамзель лучше бы остаться дома и подождать, пока станет прохладнее.
— Неплохая мысль, — согласился герцог. — Почему бы тебе не прилечь ненадолго, а попозже присоединиться ко мне?
Сердце Симонетты забилось сильнее.
— Ты уверен, что не соскучишься без меня, папа?
— Хотя мне не слишком нужно общество, когда я работаю, я люблю, когда ты рядом. Но я вовсе не хочу, чтобы ты переутомлялась. Ты очень хорошо выглядишь, но живопись отнимает много сил, а ты упорно работала с самого нашего приезда сюда.
— Тогда я последую совету Мари и подожду, пока станет прохладнее.
— Это разумно, дитя мое, — одобрил ее решение герцог.
Не дожидаясь кофе, он начал нетерпеливо собираться, торопясь вернуться к работе над картиной.
Симонетта поднялась к себе и прилегла, прислушиваясь к звукам, доносившимся из кухни. Дождавшись, когда Мари кончила свою работу и дверь черного хода захлопнулась за ней, Симонетта вскочила. Она подождала, пока Мари отойдет подальше по дороге, ведущей в селение, а потом поспешила к Храму любви.