В сумочке было всего шесть пенсов, но там лежали пудреница и нужные личные вещи.
Страшные рассказы о том, как вылавливали из реки трупы женщин, мелькали в памяти, и она побежала изо всех сил.
Бежала по мокрой мостовой, не останавливаясь и торопясь убраться подальше, пока снова не очутилась на освещенной улице.
Она промокла насквозь, чувствовала, как по шее и щекам бегут холодные струйки.
Шла прямо по лужам, пытаясь хоть где-нибудь отыскать укрытие, постоять минуту-другую, и ничего не находила.
Полисмен вежливо, но решительно выпроводил ее из подъезда большого здания, а спрятаться в темноте под арками Аделфи [10] она побоялась.
Фиона прошла через всю набережную до парламента. Там повернула направо и снова пошла к Трафальгарской площади.
В кофейне с грудами аппетитных пирожков и рулетов ужинали в основном водители такси.
Фиона в нерешительности постояла возле уютного, гостеприимного заведения. Как пригодились бы ей украденные шесть пенсов!
Она вспомнила предупреждение Глэдис, что одиноких женщин без сопровождения мужчин поздно вечером не обслуживают.
Фиона не понимала, что плохого в том, чтобы дать одинокой женщине чашку кофе, однако законы Англии как бы препятствовали любой женщине, независимо от возраста, бродить по ночам.
Таксист заметил ее и любезно предложил:
— Хотите кофе, мисс? Давайте я вам закажу. Фиона покачала головой.
— Спасибо, у меня совсем нет денег, — сказала она.
— Не повезло, — буркнул он и пошел покупать себе пирожки.
Фиона медленно побрела прочь. Прошел еще час. Она посмотрела на часы — всего четверть первого. Возвращаться рано.
Можно будет вернуться лишь часа через три с четвертью. Она до того вымокла и замерзла, что даже перестала это чувствовать.
Она вся закоченела и онемела, ноги передвигались автоматически, пару раз накатывал озноб, так что зубы стучали, потом дрожь прошла, а она все шла и шла.
Куда идти, что делать? Ее вдруг охватило желание взглянуть на квартиру, где они с Джимом были счастливы.
Фиона заставила натруженные ноги повернуть в другую сторону, и усталость куда-то исчезла. Зубы перестали клацать, чувствовалась только странная легкость, да голова чуть-чуть кружилась.
Залитые дождем щеки теперь пылали.
Тело как будто ей больше не принадлежало, покрасневшие и потрескавшиеся руки плотно запахивали мокрый плащ.
Мокрые чулки прилипли к ногам, но Фиона не замечала. Шла вперед и разговаривала сама с собой.
Пару раз она встретила прохожих, спешивших пройти мимо. Мокрые пряди волос прилипли к щекам, шляпа, раскисшая до неузнаваемости, съехала на затылок.
Только глаза, темные, красивые, были по-прежнему широко раскрыты навстречу утопающему в дожде реальному миру.
Свернув за угол Гайд-парка, она прошла вверх по Парк-лейн — и вот перед ней многоквартирный дом; вот дверь, в которую она часто входила; вот окна их квартиры вверху.
Припомнит ли, где было ее окно? Она запрокинула голову, но почему-то ничего не увидела.
«Джим! — повторяла она про себя. — Вот здесь жил Джим. Здесь жила Фиона. Фиона с Джимом».
Повторяла, твердила про себя имена, потом подобралась ближе к подъезду.
Если бы только был ключ… Если б сейчас можно было войти, подняться в маленькую квартирку… Фиона и Джим!.. Вот здесь они жили.
Ее вдруг объял ужас, руки окостенели, зубы вновь застучали.
— Фиона, — слабо позвала она, — где Фиона?.. Что с ней случилось?
Она яростно метнулась к дверям, ударила в них кулаками и истерически закричала:
— Пустите меня! Пустите меня! Я должна… найти… Фиону!
Нажала на кнопку звонка.
— Где Фиона? — кричала она. — Где Фиона? Внезапно ее объяла тьма. Она вытянула руки и не
нашла опоры, провалилась, уплыла в темноту, заливавшую все вокруг.
— Фиона! — еще раз выкрикнула она. — Где… Фиона?
И бесчувственно рухнула на белые мраморные ступени.
Джим сидел перед камином в своей квартире на Портленд-плейс. Пообедав в одиночестве, курил теперь сигару.
Выглядел он намного старше, чем год назад. На лбу и вокруг глаз появились морщины, которых не было в те дни, когда они беззаботно веселились вместе с Фионой.
На висках даже проглядывала первая седина, на лице было серьезное напряженное выражение. Он долго смотрел на яркое пламя, пожиравшее лежащее в камине большое полено.
Часы пробили десять, Джим звонком вызвал слугу и попросил:
— Принесите напитки. Я жду доктора Мортона, и потом мне ничего более не понадобится.
Слуга принес небольшой столик и через минуту появился с серебряным подносом, тяжело нагруженным графинами и блюдами с сандвичами.
— Разбудить вас в обычное время, сэр? — спросил он, Джим кивнул и ответил:
— Я поеду верхом, как обычно.
Оставшись один, Джим встал и принялся медленно расхаживать взад-вперед. Что-то его мучило, требовало сосредоточенных раздумий.
Потом он сел, в ожидании поглядывая на часы. Через пять минут доложили о приходе доктора Мортона.
Невысокий солидный мужчина вошел, поспешно снимая большие водительские перчатки, затем он передал их вместе с пальто слуге, который стоял наготове.
— Простите за опоздание, — извинился он, — пришлось по пути забежать домой по делам, иначе я давно уже прибыл бы. Можно налить себе чего-нибудь выпить?
Джим кивнул, доктор плеснул себе немного виски с содовой и взял сандвич.
— Ну? — сказал наконец Джим. Доктор покачал головой.
— Боюсь, никакой надежды. Сэр Барнеби внимательно ее обследовал.
— Он возьмется оперировать? — спросил Джим. Доктор Мортон опять отрицательно покачал головой.
— Боюсь, что нет. Дело зашло чересчур далеко. Я проинформировал сэра Барнеби, что до обследования вы отказались сообщить нам какие-либо семейные детали, но, полагаю, сейчас вы вполне можете пролить некоторый свет на историю ее болезни.
Джим прошагал в дальний угол комнаты и постоял там минуту, глядя на доктора.
— Во-первых, — начал он, — есть ли у меня основания предположить, что заключение сэра Барнеби совпадает с вашим, то есть что жена моя неизлечимо больна?
— У нее обширнейшая опухоль мозга, — ответил доктор Мортон. Он положил руку на плечо Джима. — Мне чрезвычайно неприятно произносить этот диагноз, — продолжал он. — Едва ли она проживет больше трех месяцев. Все может кончиться гораздо скорее.