Оставшись одна, она сперва, как зверь в клетке, металась по комнате, затем быстро приняла ванну с ароматными жасминовыми шариками и, погасив свет, приоткрыла дверь.
Девушка лежала в постели час, два и три, не спуская взгляда с щели, в которую из окна в коридоре проникал золотистый лунный свет. Каждый шорох или изменение запаха от дуновения ветерка заставляли все внутри напрягаться. Она переставала дышать и слушала-слушала тишину. Музыка и голоса, доносившиеся из дома на главной улице, давно стихли, вампиры разошлись, наступила полноценная ночь, не нарушаемая ничем, кроме света искусственных звезд и луны.
Когда же дверь неожиданно тихо затворилась, Катя приподнялась на локте, вглядываясь в темноту. Комнату наполнил тонкий морозный аромат, девушка почувствовала, как под одеяло проник холод, притронувшийся к ее телу, и заставил дрожать. Дрожь мучительного наслаждения от шеи спустилась ниже. А в следующий миг девушка ощутила на себе тяжесть тела, и прекрасное лицо с прозрачно-голубыми глазами склонилось к ней. В тишине, неожиданно, далекое-далекое и едва различимое, зазвучало «Эхо Антарктиды» Вангелиса. Таинственная, пронизывающе глубокая мелодия, точно сотканная из силуэтов айсбергов, кристального льда и белоснежных просторов.
— Ты сильно рискуешь, — нехотя признала девушка, обхватывая холодные плечи в попытке отогреть их.
Лайонел приподнял ее голову, запуская пальцы в волосы и легонько укусил в шею, шутливо предупредив:
— Будешь много болтать, сделаю тебя вампиром.
Его губы от прикосновения к ней потеплели, дыхание и настойчивый язык стали горячее. Восторг, охвативший девушку, мог бы сравниться с тем, что она испытала, когда еще незнакомый ей тогда Лайонел во время семейного новогоднего ужина под столом положил ей руку на колено. Желание поступать иначе, не так, как принято, поступать неправильно, не думая о чьем-то осуждении, жило в ней всегда. Но лишь недавно она научилась меньше оборачиваться, чтобы взглянуть на реакцию окружающих. Только с Лайонелом сумела посмотреть на отрицательность по-новому и понять: грань между хорошим и плохим в своей относительности неразличима.
От его поцелуев у нее, как на карусели в детстве, кружилась голова. Самой же себе она напоминала подростка, который кайфует от адреналина, испытываемого при мысли, что в любой момент могут вернуться родители и застукать. Только вместо родителей был отец — Создатель, не знающий жалости и не способный прощать.
Позже, лежа в объятиях молодого человека и, нежно перебирая мягкие кудри у него на затылке, Катя тихо спросила:
— Что же нам делать?
— Смотреть на обстоятельства, — спокойно ответил Лайонел.
— Тебя поймают, — выдохнула девушка, уткнувшись ему в плечо.
— Воздух невозможно поймать.
— Совсем-совсем невозможно?
Он негромко засмеялся. Его рука спустилась по ее спине, и, немного подумав, молодой человек пробормотал:
— Шанс все-таки есть… тебе же удалось.
Ее разбудили крики. Катя открыла глаза и некоторое время лежала не шевелясь, вспоминая восхитительную ночь, наполненную хрустальными звуками музыки, стихшей в тот миг, когда Лайонел покинул комнату. Шум, врывающийся в приятные мысли, заставил соскочить с постели и, накинув на себя простыню, выскользнуть за дверь.
В окно ярко светило солнце, от разноцветного сияния города хотелось прищуриться. Крики доносились с соседней улицы, но из-за домов девушка не могла рассмотреть, что же там происходит. Поэтому она вернулась в комнату, оделась, быстро расчесалась и побежала на улицу.
Шум нарастал, казалось, где-то поблизости проходит футбольный матч и болельщики решительно посходили с ума.
Девушка прошла по алмазной дорожке вдоль золотой решетки сквера, обогнула дома, упирающиеся в голубое небо с массивными серо-белыми тучами. Соседняя улица, как и главная, только чуть уже, оказалась тоже пустынной. Но Катя двигалась на звук приближающегося шума и вскоре, достигнув высокой арки, с распахнутыми решетчатыми воротами, вошла во внутренний двор. Он был огромный, круглой формы, закрытый со всех сторон домами, являя собой античный амфитеатр. На трибунах стояли и сидели жители города. В главной ложе с красным навесом и гобеленом, изображавшим герб города, восседал Цимаон Ницхи, остальные двенадцать старейшин, дети Создателя и приближенные. Там же Катя увидела Вильяма, Йоро и Киру. Олило сидел на подлокотнике кресла самого Цимаон Ницхи, восторженно размахивая маленькими копытцами. Единственного, кого из свиты Создателя не было рядом, — это Уриэля. Он находился на арене, как огромный столп, возвышаясь на эшафоте из белого мрамора, с красной каймой из рубинов. Перед воином с мечом на коленях стоял Атанасиос, склонив голову с серыми, точно посыпанными пеплом волосами.
Толпа продолжала ликовать, пока Наркисс не поднялся с места — лицо его было вновь закрыто капюшоном. Старейшина раскрутил свиток и принялся громко, отрывисто читать. Катя не поняла ни слова, лишь то, что текст на пергаменте, видимо, являлся обвинением и приговором.
Девушка протиснулась между рядами к главной ложе.
— Как вовремя, — приподнял уголок рта Цимаон Ницхи вместо приветствия.
— Поразительно крепкий сон для вампира, — точно невзначай отметил Наркисс.
Катя испуганно взглянула на него, хотела что-нибудь сказать в свое оправдание, но засмотрелась на Тане, стоящего на коленях.
— Присаживайся, — щедро предложил Создатель, указывая на пустующее кресло рядом с собой.
Девушка села и, сама того не заметив, вцепилась в руку Цимаон Ницхи.
— В чем вы его обвиняете?
— Он обвиняется в измене.
— Но что он сделал? — прошептала Катя.
— Лучше спроси, чего он не сделал. Иной раз бездействие — и есть главное преступление.
— Неужели вы убьете своего сына? Не делайте этого!
Янтарные глаза устремились на нее.
— А тебе есть что предложить мне взамен?
Катя медленно отстранилась и невидящим взглядом уставилась на эшафот. Ей нечего было предложить. Пожертвовать своим счастьем с Лайонелом, сменив на мучение рядом с Вильямом ради чей-то жизни? На это она пойти не могла. Даже если бы солгала сейчас, надолго бы Тане не спасла.
И ее мысль тотчас подтвердил Цимаон Ницхи, обронив:
— Я бы все равно не поверил тебе.
Тот взмахнул рукой с перстнем на пальце, и Уриэль сказал несколько слов приговоренному. Тогда мальчишка поднял голову и, глядя на отца, что-то произнес. На лице Создателя возникла на удивление нежная всепрощающая улыбка.
— Что он сказал? — тронула Катя сидящего рядом с ней Вильяма за плечо.
Молодой человек едва различимо перевел: «Себя я любил больше, чем тебя, отец. Я не пронес бы сосуд с твоей жизнью, потому что это означало бы смерть для всех нас. А мне хотелось жить…»