Наступила ночь, лилово-синяя, полупрозрачная ночь, которая нисходит на землю исключительно в цветных кинофильмах. На лугу кто-то подкрадывался к кому-то; тишину нарушали лишь шелест травы да стрекотанье нескольких механических кузнечиков. Совсем рядом с Мэриан раздался легкий треск, слабое щелканье, потом что-то твердое упало на пол. Грянул ружейный выстрел, последовала драка, настал сияющий день. Треск рядом с ней повторился.
Мэриан повернула голову налево. Яркий солнечный свет, шедший с экрана, отражался на лицах зрителей, и ей удалось разобрать, кто сидит через два кресла от нее. Это был молодой человек из прачечной. Он сгорбился в кресле и равнодушно смотрел на экран. Через каждые полминуты он опускал правую руку в пакет, который держал в левой, и клал что-то себе в рот; потом раздавался легкий треск, и что-то падало на пол. Орехи он, что ли, ест? Но только не арахис. Арахис так не трещит. Мэриан вглядывалась в нечеткий профиль — нос, глаз и почти невидимое сгорбленное плечо.
Потом она отвернулась и постаралась сосредоточиться на фильме. Хотя она и была рада, что молодой человек так внезапно материализовался, но эта радость была непонятна ей самой: Мэриан не собиралась заговаривать с ним, больше того, надеялась, что он не заметил и не заметит ее, сидящую в одиночестве в зале кинотеатра. Вид он имел самый что ни на есть сосредоточенный — он был, вероятно, поглощен сюжетом фильма и своим лакомством — что могло так отвратительно трещать? — и, может быть, не увидит ее, если она будет сидеть тихо. Но ее не оставляло тревожное ощущение, что он отлично знает о ее присутствии, знал еще до того, как она повернулась к нему. Теперь Мэриан не сводила глаз с пустынных просторов прерий. Треск продолжался с раздражающей регулярностью.
Когда мужчины, лошади и единственная женщина-блондинка, у которой туалет был в беспорядке, переправлялись через реку, Мэриан почувствовала странное ощущение в левой руке: ее руке будто не терпелось дотронуться до его плеча. Похоже было, что у ее руки появилась способность испытывать желания, независимо от нее самой, ведь сама-то Мэриан вовсе не хотела трогать соседа. Она приказала своим пальцам крепко сжать ручку кресла. «Нельзя, нельзя, — мысленно повторяла она, — он может вскрикнуть от неожиданности». Теперь, когда она на него не смотрела, ей чудилось к тому же, что, протянув руку, она ощутит лишь темную пустоту или плюшевую обивку кресла.
Воздух огласился воплями и гиканьем — индейцы выскочили из засады и атаковали врага. Когда их уничтожили и в зале установилась относительная тишина, размеренный треск слева не возобновился. Тогда Мэриан повернула голову: никого. Значит, он ушел; а может, его и не было вообще или это был кто-то другой.
На экране здоровенный молодой ковбой целомудренно прижимался губами к губам блондинки. «Хэнк, значит ли это…» — шептала та. Скоро появится закат во весь экран.
И тогда кто-то произнес возле самого уха Мэриан, так близко, что она почувствовала чужое дыхание:
— Тыквенные семечки.
Умом она приняла это сообщение как нечто вполне естественное.
«Тыквенные семечки, — повторила она про себя. — А почему бы нет?..»
Но тело ее отреагировало иначе: на мгновение оно оцепенело от ужаса. Когда же она пришла в себя и обернулась, рядом никого не было.
Во время заключительной сцены фильма она пришла к выводу, что стала жертвой галлюцинации: «Я схожу с ума, как и все остальные. Ужасно! А впрочем, хоть какая-то перемена!»
Но когда на экране взвился флаг, заиграл духовой оркестр и в зале зажгли свет, Мэриан не поленилась нагнуться и заглянуть под кресло, где он (возможно) сидел. На полу лежала горка белой шелухи — будто примитивный указательный знак вроде кучи камней, или круга колышков, или зарубок на деревьях, обозначающий тропу или предсказывающий, что ожидает путника впереди. Однако, хотя Мэриан рассматривала шелуху несколько минут, пока прочие зрители двигались мимо нее по проходу, она не могла истолковать смысл этого знака. «По крайней мере, — думала она, выходя из зала, — на этот раз он оставил зримый след».
Она возвращалась как можно медленней, чтобы не застать Эйнсли врасплох. Дом был погружен в темноту, но когда она перешагнула порог и зажгла свет в холле, навстречу ей из столовой выплыла хозяйка. Она умудрялась сохранять величественный вид, несмотря на бигуди и лиловый фланелевый халат.
— Мисс Мак-Элпин, — сказала она, и брови ее сурово сдвинулись, — я крайне огорчена! Я совершенно точно слышала, как вечером какой-то мужчина поднялся наверх с мисс Тьюс и я убеждена, что он не спускался. Разумеется, я не подозреваю ничего такого… Вы обе — порядочные девушки, но, поймите, у меня ребенок…
Мэриан посмотрела на часы.
— Я не знаю… — нерешительно начала она, — вернее, я не думаю, чтобы что-то в этом роде действительно могло произойти. Вы не ошиблись? Все-таки сейчас уже второй час, а Эйнсли, если она дома, обычно укладывается раньше.
— Да, я так и решила… во всяком случае, я не слышала, чтобы наверху разговаривали… то есть я вовсе не хочу сказать…
«Ах ты гадкая старая шпионка, любопытная тварь!» — подумала Мэриан.
— Значит, она уже спит, — бодро сказала она, — а ее гость спустился, по-видимому, очень тихо, чтобы не потревожить вас. Но утром я обязательно поговорю с ней.
Она улыбнулась, надеясь, что улыбка вышла достаточно самоуверенной, и стала подниматься наверх.
«Эйнсли — обманщица, — думала она, — и выходит, что я покрываю ее. Впрочем, не судите да несудимы будете! Господи, как мы утром переправим его или его останки мимо этой старой гиены?»
На кухонном столе стояла бутылка виски, на три четверти пустая. На закрытой двери комнаты Мэриан победоносно висел галстук в зелено-голубую полоску.
Значит, придется расчищать себе место в кровати Эйнсли — вороньем гнезде, заваленном сбитыми простынями, ношеной одеждой, одеялами и книгами в мягкой обложке.
«О, господи!» — вздохнула Мэриан, стаскивая пальто.
15
На следующий день, в половине пятого, Мэриан шла по больничному коридору, отыскивая нужную палату. Она работала весь обеденный перерыв — только съела, прямо в конторе, сэндвич с сыром и салатом (ломтик словно пластмассового сыра с чахлыми листками салата-латука между двумя кусками похожей на пенопласт булки), который принес в картонном пакетике рассыльный из ресторана, — и поэтому сумела уйти со службы на час раньше. Полчаса она потратила на покупку роз и на дорогу; на свидание с Кларой оставалось всего полчаса: впуск посетителей заканчивался в шесть. Но Мэриан сомневалась в том, что они найдут, о чем разговаривать в течение целых тридцати минут.
Двери во всех палатах были распахнуты, и Мэриан приходилось останавливаться и заглядывать внутрь, чтобы прочесть номер. Лежавшие в палатах женщины безостановочно говорили, не слушая друг друга и не понижая голоса. Наконец Мэриан нашла Клару — почти в самом конце коридора.
Клара была так бледна, что казалась прозрачной; она полусидела на высокой белой больничной кровати, опираясь на спинку. Одета Клара была во фланелевый больничный халат. Ее тело, прикрытое простыней, показалось Мэриан неестественно худым; бесцветные волосы свисали на плечи.