В 1658 году преемник Хмельницкого, украинский гетман Ян Выговский, в Гадяче подписал договор, коренным образом менявший структуру Речи Посполитой. Возникала федерация трех государств: Польского королевства, Великого княжества Литовского и Русского княжества, соединенных «как равный с равными, как свободный со свободными, благородный с благородными». Русское княжество включало три украинских воеводства. Казацкая старшина получала шляхетство и земельные пожалования, входила в сенат и в депутатскую палату сейма Речи Посполитой. Гадячская уния не могла быть расторгнута без согласия русского (то есть реально — украинского) народа.
Современными польскими историками «Гадячская уния сравнивается по значению с Люблинской унией, давшей начало Речи Посполитой двух народов. Однако слишком поздно пришло понимание того, что русины должны стать равноправными членами федерации, образованной в 1569 г.».
Позволю себе согласиться с поляками — Гадячская уния по своему содержанию была осуществлением самых смелых мечтаний если не всего украинского общества, то его верхушки — русской шляхты и реестрового казачества. Соглашусь и в том, что — увы! — разумное и порядочное решение оказалось принято чересчур поздно.
И тем не менее сам факт принятия Гадячской унии говорит о том, что Украина вовсе не так уж последовательно и неуклонно хотела войти в состав Московии. В этом движении были и совсем другие движения, в других направлениях (а заодно обращаю внимание читателей: и тут речь идет не об Украинском, а о Русском княжестве и о населении его — русинах, то есть русских).
Но, пусть даже считая друг друга сородичами, православные Западной Руси и Московии очень плохо понимают друг друга; в результате они постоянно приписывают «другим» свою собственную логику; принимая любые решения, они регулярно хотят или ждут друг от друга того, что их «сородичи» на самом деле вовсе не хотят и не собираются делать.
А вот с казаками все несравненно сложнее. Часть из них внесена была в реестр, то есть в список казаков, признаваемых польским правительством и получавших от него жалованье. Эти реестровые казаки все больше ополячивались и все больше осознавали себя дворянством, шляхтой. Правительство Речи Посполитой встало на путь борьбы с религией большинства, с православием, и это было колоссальной его ошибкой.
Православная «русская шляхта» честно служила польским королям, но все больше осознавала себя отдельно от католической польской шляхты — в первую очередь из-за религиозной розни и упорных попыток правительства Речи Посполитой обратить их в католичество. Но и пытаясь отделиться от Польши, создать собственное государство или отдельное вассальное княжество со своей религией и нравами, они воспроизводили польский пример: пытались строить государство, в котором шляхта играла бы такую же роль, какую и в Польше. Гетмана Петра Кононовича Сагайдачного в советские времена полагалось изображать самыми розовыми красками: как же, защитник народа, проводник промосковской политики, всем запорожским войском вступивший в киевское православное братство!
Действительно, в 1596 году правительство Речи Посполитой упразднило православную церковь на Украине, заставило ее пойти на Унию с католической. Русское церковное общество распалось на две части — униатскую и православную, а правительство Речи Посполитой православные приходы объявило вне закона. В этих условиях гетман П. К. Сагайдачный в 1620 году снесся с Иерусалимским патриархом и без разрешения правительства Речи Посполитой восстановил на Украине высшую православную иерархию.
Вопрос: а для чего он это делал? Попытки представить дело так, что П. К. Сагайдачный вел дело к сближению с Московией, совершенно безоснователен — Петр Кононович-то как раз прилагал все силы для основания самостоятельного украинского государства. Попытки представить его защитником «народа» еще более нелепы. Да, в 1625 году митрополит киевский, действовавший только под казацкой защитой, призвал запорожских казаков, и они утопили в Днепре главу городской администрации, войта, за притеснения православных. Но и здесь — борьба православных с католиками, а вовсе не защита неких народных интересов или нужд.
По словам В. О. Ключевского, «в образе действий этого гетмана и вскрылся внутренний разлад, таившийся в самом складе казачества. Сагайдачный хотел резко отделить реестровых казаков, как привилегированное сословие, от простых посполитых крестьян, переходивших в казаки, и на него жаловались, что посольству при нем было тяжело. Шляхтич сам по происхождению, он и на казачество переносил свои шляхетские понятия». И правда — ведь реестровыми были в лучшем случае один казак из пяти (а чаще всего — и один из десяти). Большая часть запорожского казачества никогда и никак не поддерживалась польским правительством и могла быть свободна от любых обязательств… и в том числе и от выплачиваемого польским правительством жалованья.
Запорожское казачество можно представлять себе очень по-разному — и разбойниками, собравшимися в Запорожскую Сечь как в своего рода исполинскую «малину», эдаким сухопутным аналогом карибских пиратов, собиравшихся на острове Тортуга, превращенном в пиратскую вотчину, и защитниками христианского мира от татар и турок. И первопоселенцами, осваивающими Дикое Поле. И беглыми крестьянами, ведущими классовую борьбу с ненавистными польскими панами.
Каждая из этих оценок имеет право на существование и отражает какую-то сторону действительности. Позволю себе привести еще одну оценку В. О. Ключевского: «Мысль о том, что он православный, была для казака смутным воспоминанием детства или отвлеченной идеей, ни к чему не обязывавшей и ни на что не пригодной в казачьей жизни. Во время войн они обращались с русскими и с их храмами нисколько не лучше, чем с татарами, и хуже, чем татары. Православный русский пан Адам Кисель, правительственный комиссар у казаков, хорошо их знавший, в 1636 году писал про них, что они очень любят религию греческую и ее духовенство, хотя в религиозном отношении больше похожи на татар, чем на христиан».
«Казак оставался без всякого нравственного содержания… В Речи Посполитой едва ли был другой класс, стоявший на более низком уровне нравственного и гражданского развития… в своей Украине при крайне тугом мышлении оно еще не привыкло видеть отечество».
Судить о национальном составе Запорожской Сечи трудно, но есть тем не менее любопытные данные, что в 1591 году из восьми известных казаков казацкой старшины в рядах войска, осадившего Черкассы, только трое были православными малороссами. Еще двое были беглыми москалями, один — поляком, один — французом и один — крымским татарином, который «даже для видимости не менял свою веру». На зрелище этого «защитника православия», пожалуй, имеет смысл остановиться — чересчур все становится ясно.
«В Сечи не спрашивали пришельца, кто он и откуда, — подтверждает Ключевский, — какой веры, какого рода-племени: принимали всякого, кто оказался пригодным товарищем».
Приблудный галицийский шляхтич пан Зборовский в 1581 году очень легко подбил казаков на поход против Москвы, и казаки сразу выбрали его в гетманы. Но на речи сохранившего остатки чести Зборовского о преданности королю и отчизне казаки отвечали простонародной поговоркой «пока жита, поты быта», что примерно можно перевести как «до той поры живется, пока есть чем кормиться».