Гибким изящным движением Вера легко поднялась со своего стула, поправила платок, лежавший на ее узких плечах, и шагнула к двери. Задержалась на минуту около камина, взяла в руки массивную старинную кочергу, поворошила уже начинавшие догорать угли и подбросила в огонь еще парочку крепких березовых чурок. И только уже на пороге библиотеки она вновь остановилась, обернулась и кинула быстрый внимательный взгляд на отца. Взгляд, который был так полон самых разнообразных чувств, что мог бы, казалось, одновременно убить на месте и вознести к неземному блаженству…
Вера послушалась и сделала все, как он велел. Почти все. Даже осталась у Виктора на ночь, хотя обычно всеми силами избегала физической близости с объектами. Но странно – то, чего она сама так желала, не принесло ей никакой радости. Она постоянно чувствовала рядом присутствие отца и ощущала себя мерзко, так мерзко, как никогда в жизни…
И в этот раз обряд был проведен кое-как. Она путалась, сбивалась, не могла справиться с волнением. А кое-что нарушила и сознательно, например, выбросила свои сигареты, помня, насколько вредно их воздействие на неподготовленного человека. Это могло показаться смешным – при таком сильном воздействии, которому они с отцом подвергали Виктора, сигареты были каплей в море. И все-таки она постаралась избавить его от них – хотя бы от этого…
Домой она вернулась серьезной и собранной. Кратко и четко доложила отцу, что в этот раз проделала все, как нужно, и никаких промахов не допустила. Папа внимательно наблюдал за ней, но Вера отлично держалась и ни разу не отвела взгляд. В конце разговора он успокоенно вздохнул и погладил ее по голове.
– Ну, вот теперь ты молодец, – проговорил он. – Хорошая девочка.
Вскоре прислуга подала обед, и они вместе направились в столовую.
Трапезы, даже ежедневные, в семье Плещеевых проходили очень торжественно, особенно с тех пор, как они окончательно перебрались жить в загородный дом и наняли прислугу. Белоснежная скатерть, серебряные приборы – для каждого блюда свой, хрустальные бокалы и чинные неторопливые беседы были непременным атрибутом их застолий. Вера давно привыкла к этому и даже наедине с собой ни за что не стала бы поглощать яичницу прямо со сковородки. Но сегодня соблюдение хороших манер за едой почему-то было ей в тягость, а стол, за которым они обедали, показался непомерно огромным. Раньше Вера не обращала внимания на то, какой он большой, этот стол; для нее было в порядке вещей, что за ним сидят вдвоем – они с папой. Сегодня же это выглядело ненормальным, неестественным. Было такое чувство, словно за этим столом должны были сидеть еще человек десять, которых они с отцом почему-то прогнали. Или убили…
«Что за глупость мне лезет в голову? Какая чепуха!» – передергивала плечами Вера, силой заставляя себя вслушиваться в слова отца, голос которого сегодня был особенно громок, без привычных бархатно-врачебных интонаций, даже скрипуч:
– Вера, ты хорошо работаешь, я доволен тобой. Никогда еще наши дела не поднимались на такую высоту! Последний – этот Волошин, что ли, – неоценимый источник энергии. А дальше – ты даже представить себе не можешь, кого я наметил следующим…
– Папа! – вскрик вырвался непроизвольно. – Не пора ли остановиться?
Отец побагровел, устремляя на нее пристальный взгляд.
– То есть я хотела сказать, – поправилась Вера, чувствуя себя маленькой девочкой, допустившей оплошность, – если в последнем… Волошине оказалось так много энергии, может, оставим хоть ненадолго наше дело?
Пугающая багровизна покрыла отцовские щеки:
– Понимаю, Верочка, понимаю. Эти неприятности последнего времени утомили тебя… Тебе непременно нужно отдохнуть. Хочешь поехать куда-нибудь? В Европу или, скажем, на море?
– С тобой? – уточнила она.
Отец покачал головой:
– Ты же знаешь, что я пока не могу никуда уехать. Пока только ты завершила свою часть работы, но осталась еще моя часть.
– В таком случае я подожду тебя, – Вера покорно склонила голову.
– Что случилось? – допытывался Волошин. – Что с мамой?
– У Валентины Васильевны случился сердечный приступ, – отвечал Юра, стоя в дверях Вериной квартиры. – Очень сильный, все перепугались… А она – вы же знаете ее характер! – в больницу ехать нипочем не желает. Вас ждет. Мне ребята сразу позвонили, говорят, срочно разыщи Виктора Петровича.
– Но как же ты меня нашел? Как догадался, что я здесь? – бормотал Волошин, торопливо обуваясь.
– Да вычислил… Трудно, что ли…
Дорога до Привольного показалась как никогда долгой. Оба, и начальник, и подчиненный, страшно боялись одного и того же, и общая боязнь сблизила их, вновь дав почувствовать себя близкими людьми, почти как раньше. И хотя Юра в этот раз не балагурил и не сыпал байками, как делал это обычно, в их отношения, казалось, снова вернулась былая непринужденность. Словно и не было никаких конфликтов…
Лил сильный дождь, но выскочивший из машины Волошин даже не заметил этого. Он бегом преодолел расстояние от ворот до крыльца, влетел в дом и, промчавшись по комнатам, распахнул дверь в спальню, где, откинувшись на подушки, ожидала его мать.
Виктора поразило не только ее лицо, по степени бледности сливающееся с постельным бельем. Его больно ранило – кто бы мог подумать? – отсутствие помады на губах. Оказывается, он просто не замечал, насколько облик матери связывался у него с этой, глубокого красного тона, помадой, тюбик которой в течение дня то и дело выныривал из сумочки или из кармана. Она подкрашивала губы привычно, постоянно, не глядя в зеркало – фактически, как дошло до него только сейчас, рисовала их, потому что, ненакрашенные, они исчезли. Просто взяли и исчезли – и это было страшно. Там, где были губы, смыкалась и размыкалась прорезь, откуда выдавливались через силу глухие слова:
– Витя… Возьми…
– Тебе очень плохо, мама? – склонился над ней Виктор. – Вызвать врача?
– Никаких врачей… Витя, возьми там, на столе, документы… прочти…
Какие еще документы, завещание, что ли? Но то, что лежало на прикроватном столике, мало напоминало нотариальные акты. Вид бумажки был знаком: потертое свидетельство о рождении – такие выдавали в советские времена… Его свидетельство – чье же еще? Ну да, точно… В какой момент он оставил его в Привольном – возможно, когда мать переводила на него этот участок земли? Зачем ей сейчас нужна его метрика? Но Виктор не стал спорить с мамой, взял метрику в руки – и тут открылся второй документ, лежавший под первым. Тоже свидетельство о рождении. И очень похожее. Сначала даже показалось, что это копия первого – не ксерокс, а точная копия. Но разве метрики выдают в двух экземплярах? Виктор взглянул на нее – и буквы запрыгали перед глазами. Сергей Петрович Волошин… Родился 8 февраля 1966 года в Москве. Мать – Волошина Валентина Васильевна, отец – Волошин Петр Иванович… Что за ерунда?!