Артия похолодела. У нее снова закружилась голова, как тогда, в Ангельской Академии, когда она ударилась головой о перила, и на нее, словно прилив, нахлынуло давным-давно позабытое прошлое.
Она поняла, что обязана следовать за Эбадом, и на негнущихся ногах, обутых в высокие черные ботфорты, поковыляла, побрела вслед за раскачивающимся фонарем.
Еще одна лестница. Еще один коридор. Еще одна дверь. На двери висела афиша, почти нетронутая.
— Прочитай, Артия. — Эбад высоко поднял фонарь.
Артия послушно принялась читать. То была афиша давнего спектакля, шедшего много лет назад.
Она прочитала ее три, четыре раза, но всё никак не могла понять, о чём в ней говорится, не могла уловить смысла рисунка — черно-белой гравюры над заголовком… три палки торчат вверх из продолговатого силуэта, похожего на ломоть сыра… Что это? Может, текст напечатан на языке, которому Молли ее не научила, — на персадском или неддерландском… Артия неплохо знала франкоспанский, кое-что из африканийского… значит, это не на них…
Нет, дело не в языках!
Эбад молча глядел на нее, не зная, что еще сказать. Разве что напрямик выложить правду…
Положение спас Черный Хват. Он неслышно, по-кошачьи, подобрался сзади и заговорил хриплым раскатистым голосом, зачитывая афишу слово за словом — откуда он их извлекал? Из памяти?!
— «Для увеселения наших покровителей выступают самые знаменитые актеры Ландонской сцены: миссис Молли Фейт и ее несравненная труппа — пиратская команда знаменитого корабля „Незваный гость“. Сегодня вечером и еще шесть вечеров подряд следите за удивительными приключениями команды „Незваного гостя“, странствующего от Занзибарии до берегов Амер-Рики. Вы не зря потратите свои деньги! Достойным завершением спектакля станет грандиозная морская битва с заклятым недругом «Незваного» — капитаном дьявольского парусника «Враг» Золотым Голиафом, которого играет мистер Тревис Уайлд…»
— Достаточно, Хват, — прошептал Эбад.
Но Черный Хват, не останавливаясь, неумолимо читал дальше:
— «Вам никогда в жизни не доводилось видеть такого пугающего зрелища — палят пушки, корабли тонут в пучине соленых вод. Будь наше представление еще правдоподобнее, вы бы поверили, что находитесь посреди океана!»
— Хват!
— «Не упустите уникальной возможности испытать радость побед и трагическое низвержение знаменитой королевы пиратов, которую боялись и любили на просторах всех Семи Морей. Ее звали ПИРАТИКА! Места в партере всего по одному шиллингу. Для моряков — специальные скидки, однако вы должны будете документально подтвердить свою принадлежность к морскому делу».
Артия тряхнула головой. Мысли прояснились.
— Вы хотите сказать, что кто-то поставил спектакль о Молли, ее корабле и обо всех нас? — холодно спросила она.
— Нет, Артия, — ответил Черный Хват.
Артия снова вгляделась в плакат. Странный рисунок изображал корабль. Теперь она это видела. Три мачты. Стройный парусник с поджарыми, как у гончей, боками…
— Это были мы, — сказал Эбад.
— Примерно как эта идиотская затея с рекламой? Понятно. Вы пришли сюда и сыграли спектакль про нашу жизнь на море…
— Артия, — медленно проговорил Эбад. — Жизни на море никогда не было. Только на сцене! Мы жили только на сцене, на этих подмостках — они и были нашей палубой. И эти подмостки, и другие — мы выступали в половине театров от Ландона до шортландской границы. Корабль был ненастоящим, его построили из легкого дерева, смонтировали на полозьях, хитроумно уравновесили так, чтобы, когда по сцене пробегали деревянные волны, он покачивался вместе с ними. Представление было великолепным. Весь город нами гордился. А Молли была нашей главной звездой.
— Мою мать звали Пиратика! Она была пиратским капитаном!
— Твоя мать, — ровным голосом произнес Черный Хват, — играла пиратского капитана. Пиратикой звали ее персонажа. Молли сделала ее знаменитой, а мы прославили ее команду.
— Вы же пираты…
— Мы актеры, Артия. Актеры. И Молли была актрисой. И ты тоже. Гениальное дитя. Ты пользовалась безумным успехом.
— Я помню, — прошептала Артия, и ей показалось, что ее собственный голос прозвучал откуда-то из далекого далека, — помню, как качалась под ногами палуба…
— Техника. Я же сказал. Как и деревянные волны.
— Деревянные? Нет! Нас окатывало водой…
— Девочка моя, время от времени из-за кулис выплескивали ведро воды.
— Мачты… я по ним лазала, и вы тоже…
— Корабль был выстроен на совесть.
— Пушки, — бормотала Артия далеким-предалеким голосом. — Порох…
— Порох такой же, что в фейерверках. А для пущего грохота колотили по металлическим листам.
— Сражения. Мы умели драться.
— Все драки были поставлены и отрепетированы.
— Дворцы губернаторов, — продолжала Артия, но теперь уже беззвучно.
И Черный Хват не ответил ей.
— Всё это было на сцене. Спектакль. Зрительный зал лежал у наших ног. А когда корабль тонул — снова техника — тебя, маленькую девочку, сажали в шлюпку, и ты в одиночку уплывала за кулисы. Публика обливалась слезами.
Пираты, думала Артия, не произнося ни слова. Океаны…
— Я никогда в жизни не бывал на море, — сказал Черный Хват. — Даже на реке меня наизнанку выворачивает.
Эбад положил руку Артии на плечо. Она не сбросила его ладонь — и это показывало, насколько велик ее ужас — сильнее, чем боль, сильнее, чем ярость.
— Но наша Молли — она умерла по-настоящему, Артия. В тот последний вечер что-то не заладилось. Пушка, сценическая пушка, наша «Герцогиня» — кто-то насыпал в нее слишком много пороха. Она взорвалась. Тебя отбросило целой и невредимой, но все тяжелые декорации рухнули прямо на нас. Корабль затонул взаправду — провалился сквозь сцену в подвал.
— Бедная Молли, — вздохнул Эйри из непроглядной темноты за спиной у Черного Хвата.
Только теперь Артия осознала, что вокруг нее собралась вся труппа. Эйри сказал:
— Наша Молли никогда не падала духом, была неистощима на выдумки. Она была нам и королевой, и сестрой, и матерью. В этом, Артемизия, память тебя не подвела.
3. После театра
Рождество, как водится, покинуло Гренвич сразу после полуночи, под перезвон колоколов на церкви Святого Эдвига.
Артия стояла на пристани.
Вокруг, насколько хватало глаз, тянулся зимний лес корабельных мачт, а наверху уплывала куда-то на запад полная желтая луна.
Артия смутно припоминала, как протолкалась мимо обступившей ее труппы, по-прежнему холодная как лед, и отыскала выход через незапертую сценическую дверь — отыскала слишком легко, как будто знала дорогу.