Регер наклонился, выдернул из глины побеленный столбик и отбросил куда-то в деревню.
Позади раздавались обычные звуки пробудившегося лагеря. Повар гремел горшками и напевал.
— Согласно традиции, мы враги, Регер эм Амрек, — заявил Казарл. — Ты это знаешь и уже сказал об этом.
— Тогда сразимся, шансарец. Так и тогда, когда ты пожелаешь.
— Богиня укажет место и время.
— Твоя богиня — демон воздуха. Время и место укажет твоя воля.
Казарл поклонился, несмотря ни на что, соблюдая законы чести Кармисса.
Ни птица, ни насекомое не смели подать голос в листве вокруг них. Заключив договор, они легко пошли к лагерю, словно ничего не произошло.
Первая полоса дикой местности закончилась в городках и деревнях, на расчищенном, но полном болот и промоин западе Вар-Закориса. Здесь имелись кое-какие виды, главным из которых были горы, тянущиеся до самого южного горизонта.
Во времена Старого Закориса к Великому Морю-озеру не было путей. Корл и Отт использовали этот отгороженный кусочек океана для торговли рыбой и пиратских нападений друг на друга. Но теперь по берегу вились две вардийские дороги.
Отряд Казарла снова уменьшился. Невзирая на данную клятву, пятеро закорианцев пропали в первом же городке за лесом.
— Когда треснувший металл проверяют в огне, он ломается, — заметил на это Казарл. — Не стоило тащить этих паразитов в дебри Таддры.
В рыбацком порту на озере один из слуг Казарла нашел капитана-отта, который собирался вести свою двадцативесельную галеру через Оттамит и Пут. Казарл кинжалом нарисовал на песчаной земле подобие карты: «Здесь и здесь города Отта, а здесь, или здесь, река, которая течет через горы на север, куда мы идем». Так они обосновались на корабле.
Вода Моря-озера блестела, как стекло, под лучами солнца в зените, вдалеке играла рыба. Капитан и его люди сочли это благим знаком и немедленно поспешили на галеру. Казарл и Регер поднялись на борт, но остальные, бродившие по порту, чуть не остались на берегу. Кармианский повар ругал оттов, называя их дикарями. Но их уши огрубели от местного наречия, и они, предпочитая не обращать внимания на рожи, которые он корчил, улыбались, болтали и кивали в ответ.
Оттамит, столица, состоял из деревянных домов, крытых тростником и выкрашенных в алый, розовый и кремовый цвета. Сверкающие синие молы непонятного, возможно, религиозного назначения врезались в голубизну волн где-то на полмили. Прибой бился о берег, но озеро оставалось спокойным, с воды дул сильный ровный бриз. Путешествие заняло чуть больше дня. У Оттамита галера повернула на север, прижимаясь к берегу. Маленький оттский корабль рвал местные сети и продвигался, опутанный обрывками, через Море-озеро, пока его не поглотило широкое устье реки. Здесь располагался Пут, тоже деревянный и тростниковый, рдеющий стенами домов и ощетинившийся молами. Дикие попугаи гнездились на крышах и оглашали воздух пронзительными криками. За городом снова высились смутно различимые, но всемогущие черные джунгли. Устье реки, болото, окаймленное огромными зарослями тростника, было забито песчаными отмелями, островками и горячими источниками, из которых в небо вздымались дрожащие струи пара. Пройти через него было возможно, лишь перетаскивая легкое суденышко через преграды, пока не достигнешь основного, чистого русла реки. Но ни у кого из оттов не возникало желания идти таким путем, хотя некоторые умели обращаться со всеми видами лодок.
Ящерицы размером с двухлетнего ребенка сидели на камнях и наблюдали, как низкие коренастые отты с бегающими недобрыми глазами ведут переговоры, большей частью на языке жестов, с высокими шансарцами и закорианцами. Попугаи верещали и скребли когтями.
Перед рассветом все закорианцы, кроме одного, сбежали. Один из шансарцев снова свалился в лихорадке, и его забрали в приют у священного мола. Кармианец, который был в родстве с этим человеком, впал в уныние и в конце концов выпросил у Казарла позволение остаться и готовить для больного, «чтобы спасти его желудок от путской мерзости». На следующее утро, едва зашевелились попугаи, четверо оставшихся путешественников вышли из Пута с легкой гребной лодкой на плечах.
Через пятнадцать миль вверх по течению река расступалась в заводь, где росли пурпурные лилии, внезапно возникшие из густой коричневой воды.
Горные берега западной Таддры приближались к ним, как сон.
Горы расступились и пропустили их. На покатом склоне между горами и руслом реки теснился лес, спускаясь к самой воде, а порой и вторгаясь в ее пределы. Громадные деревья запустили в реку корни, и вода, наталкиваясь на них, яростно пенилась. А вершины гор, возвышавшиеся над лесом, словно великаны над лугом, стояли, с одинаковым безразличием глядя в прошлое и будущее.
Стиснутая джунглями, река разделилась на несколько проток и сузилась, но все еще оставалась глубокой. В этот день они продолжали путь, задевая веслами стволы и огромные папоротники. Ветви смыкались над головой, образуя туннель.
С полудня повисла предгрозовая нехорошая тишина, нарушаемая только дыханием работающих людей, шумом лодки и воды. Сам воздух стал преградой, еще одним препятствием на пути непослушной лодки.
Незадолго до заката великолепное небо поднялось на мили вверх от лиственного полога. Воздух накалялся. Через час с невероятного расстояния донесся удар грома, ворча, словно лютый голод в пустых желудках долин, ударясь о горы и отскакивая. Лесные твари ответили воплями, визгом и сверканием распахнутых крыльев. Затем вернулась тишина, тяжелая, как свинец.
Люди положили весла вдоль бортов. Вода в протоке шла рябью, выравнивалась и поднималась, плотная, как агат, только теперь она вздымалась перед лодкой и казалась наполовину иллюзией.
Молния пронеслась по лоскуткам неба среди листвы. Раздался отдаленный треск, словно что-то взорвалось, и снова ударил гром, так, словно с небес посыпались каменные блоки. Ветер, как коса, пронесся по речной долине, сгибая деревья и заставляя лодку прыгать на жесткой воде.
Люди сжались. Вар-закорианец начал волноваться, шансарский слуга, наоборот, впал в транс.
Ветер выкрикивал незнакомые слова. С плачущим шипением снова ударила молния и поразила какую-то вершину над навесом листвы не более чем в тридцати шагах от лодки. Мир вывернулся наизнанку, когда вверх взметнулось полотнище живого пламени. Агатовая река стала золотой. Вниз обрушился ливень горящих листьев и ветвей, а гул огня заглушил все.
Когда лодка загорелась, Регер бросился в воду.
Под тремя или четырьмя слоями горящей поверхности в глубине узкой реки царила темнота. У нее не было дна, лишь здесь и там торчали глухие выступы земли и другие преграды.
Вскоре Регер вынырнул, чтобы глотнуть воздуха. Лодка лежала в некотором отдалении, охваченная огнем, среди пылающих обломков деревьев и отсветов в воде. Огонь был повсюду, вокруг и наверху. Никого из других людей не было видно. Он снова нырнул.