Они с Линой попили кипятку из миски, и тут лучший сыщик из всех девятиклассников обрадо­вал зеленоглазую: очки, которые она нашла, папи­ны, значит, наши живы-здоровы, а что делать им, пока неясно. Надо восстановить ход вчерашних со­бытий. Как лежали очки, когда она их нашла, — на видном месте или завалились за камень? С рас­правленными дужками, как будто их сняли на ми­нутку, или со сложенными? А пассатижи? Может, они тоже не случайно оказались на берегу? Где она их подобрала — рядом с очками или в стороне?

Допрос свидетельницы осложнялся тем, что гражданка Лемехова не понимала, зачем ее допра­шивают. Ей все было ясно. Самолет сел на реку и утонул, экипаж и пассажир ушли за гору искать своих детей. Папа (командир воздушного корабля, а не ботаник зачуханный) знает, где они спрыгну­ли. Он, может быть, уже нашел яму, в которой они ночевали. Стоит сейчас, думает, куда подевались милые детки. И ботаник, репу чешет. И Пашка, и второй пилот Самвел Самвелыч. Они не знают, что одна детка, злобный деспот, погнала другую ис­кать самолет, хотя никто их не просил. А другая детка, нежное, трепетное существо, по девичьей слабости подчинилась его дурацкому приказу. И что получилось? Трепетное существо на всю жизнь приковано к инвалидной коляске. Злобный деспот поджег тайгу, нанеся непоправимый ущерб эколо­гии нашей любимой Родины. Но ему этого мало! Он еще мучает инвалидку глупыми вопросами.

Все? — спросил Блинков-младший. Давая Лине выговориться, он вертел в руках пассатижи и опять наткнулся на номер. Что бы это значило — 87812?

Если я останусь хромой, то придется тебе взять меня замуж! — выпалила зеленоглазая. — Теперь все.

Митька так удивился, что даже забыл о следственных действиях.

И ты за меня пойдешь? За деспота?!

А куда деваться, с хромой-то ногой! — вздох­нула Лина.

Митька понял, что она и вправду считает их по­ход через гору напрасным, но больше валяет дурака.

— Раз некуда деваться, то потерпи меня еще немножко.

А я за тебя собралась не чтобы терпеть, а что­ бы тебе жизнь испортить. Закон тайги: ты мне, я тебе! — с довольным видом отрезала зеленогла­зая. — Дим, я честное слово не помню, как очки лежали! Я их нашла, а потом упала. Все из головы вылетело!

Ну хоть номер папиного самолета помнишь? — спросил Митька. И услышал:

Восемьдесят семь восемьсот двенадцать. Лег­ко запомнить: номер моей квартиры и война тыся­ча восемьсот двенадцатого года. А что?

Он показал номер на пассатижах.

— Лин, это не случайно. Нам с тобой оставили послание, надо только понять, что оно значит.

Глава XXIV. ВСЕ-ТАКИ ПЛЫВЕМ!

Ах, как она взвилась! Что тут понимать?! \/ Если один человек потерял очки, значит, он разиня. Если другой человек выбросил щипцы от самолета, которого уже нет, значит, ему не нужны щипцы. А больше понимать нечего. Или господин сыщик скажет, что очки зна­чат: «Мечтаем вас увидеть», а щипцы — «и ущип­нуть»?! Разве папы дикие индейцы, чтобы так пе­реписываться с детьми? Да нет, к счастью, они гра­мотные люди, могли оставить записку!

Сказав про записку, Лина ойкнула, вскочила и заскакала по берегу, переворачивая костылем камни.

Дошло, — заметил Митька.

А ты что сидишь?! — накинулась на него зе­леноглазая. — Девушка тут прыгает, крошка-ма­лютка безногая, а он и не чешется! Ну-ка, помогай!

Была бы записка, они бы придавили ее пассатижами, чем под камнями прятать, — ответил Блинков-младший.

Зеленоглазая молча вернулась и села у костра.

Отсюда две дороги: по просеке в гору и вниз по реке, — продолжал Блинков-младший. — Ты думаешь, они ушли на гору нас искать, но точно не знаешь. И я так думал, а теперь сомневаюсь. Мо­жет, плот построили не уголовники, а наши. Они обязательно должны были оставить записку здесь, на перекрестке. А раз ее нет, я считаю, что очки и пассатижи и есть записка.

Ну, почему?! Они что, не могли по-челове­чески написать?!

Может, им нечем было писать. Но скорее они шифровались от уголовников... — Блинков-млад­ший так сказал, и самому понравилось. Догадка была верная! Не хватало одного штришка, чтобы объяснить все, над чем он ломал голову. — Лин, — спросил Митька, — а в самолете должно быть ору­жие?

Полагается, — подтвердила Лина. — Ружье.

Ружье или карабин?

Ружье, — твердо ответила зеленоглазая. Митька подумал, что гильза из барака, конечно, не подходит к охотничьим ружьям, и на всякий случай спросил:

А сколько у него стволов?

Стволы — это дула? — уточнила Лина.

Стволы — это стволы. А дуло — тот конец ствола, из которого вылетает пуля.

Какие тонкости! — фыркнула Лина — Один ствол. На медведя.

Нарезной, — догадался Митька. — А калиб­ра ты, конечно, не знаешь.

Там нет калибра, — сморозила зеленогла­зая. — Оно стреляет готовыми военными пулями. Десятизарядное! На него в милиции дают особое разрешение.

И все стало ясно. «Десятизарядное ружье по особому разрешению» и «военные пули» в перево­де на мужской язык могли означать только «кара­бин Симонова» и «боевые патроны».

Митька показал гильзу:

«Пули» такие?

Я ему внутрь не заглядывала, — пожала плечами Лина.

Такие, — убежденно сказал он. — Похоже на то, что наши ночевали в бараке. А уголовни­ки — в доме, это мы и раньше знали. Ночью они полезли в барак. Была разборка, наши пальнули в потолок для острастки. После этого уже никакую записку оставлять было нельзя. Даже просто «Мы живы».

А это почему? — не поняла Лина.

Чтобы уголовники не прочитали.

А если бы и прочитали, то ничего новенько­го не узнали бы.

Они узнали бы, что есть еще какие-то люди, которым написана записка, — мы с тобой, — воз­разил Митька. — А очки и пассатижи для уголов­ников просто очки и пассатижи, потерянные. А для нас письмо. Половину мы уже прочитали: я узнал папины очки, ты узнала номер папиного самолета на «щипцах», это и значит «Мы живы». Теперь да­вай вспомним, как они лежали.

Лина вздохнула. Митька понял это как знак со­гласия и начал допрос по шажку: «Как по просеке шла, помнишь? Шла, шла, вышла к берегу и... Что? Сразу их увидела? Или сначала к воде подо­шла? Не помнишь? А как подобрала их, помнишь? Руки у тебя были мокрые или сухие?»

Через пятнадцать минут он знал все, что было нужно. Пассатижи и очки лежали так, что Лина сразу набрела на них, как только вышла с просеки на берег. Причем очки смотрели стеклами на реку, а пассатижи были повернуты рукоятками к просе­ке, а сжатыми губками опять же к реке. Не нужно было особого воображения, чтобы увидеть в них стрелку.

Ты просто построил плот и хочешь плыть, — упрямилась Лина.

Положим, с твоей ногой идти все равно нель­зя. Так что плыть нам придется по-любому, — ответил Митька. — Вопрос, куда: на тот берег и там ждать или вниз по течению, пока не приплывем в какой-нибудь поселок.