— Я серьезно, — настаивала Нора. — Люди не любят, когда их подслушивают.
Они остановились перед дверью третьего класса. За окнами на деревянном флагштоке развевался американский флаг.
— Ладно, — пообещал Билли, хотя и не был уверен, что сдержать обещание в его власти. Он ведь не смог не есть, хотя и давал себе слово, — Не буду.
— Вот и славно, — заключила Нора, — Все взял? Блокнот? Пенал?
Билли кивнул.
— Господи, — вздохнула Нора, — До чего же ты бледный.
Она пощупала лоб сына, опасаясь, нет ли у него температуры. Из-за двери донесся голос учительницы; она просила кого-то раздать учебники.
— Не бойся, никто тебя не съест, — сказала Нора, — Просто расслабься, и все.
— Угу, — буркнул Билли.
— Скажи себе, что ты им понравишься, тогда так оно и будет.
— Покуришь, пока будешь идти до машины, — отозвался сын.
Нора поджала губы и легонько подтолкнула его. Она дождалась, когда Билли войдет в класс, закрыла за ним дверь, потом поспешила к машине и первым же делом после того, как устроила Джеймса на заднем сиденье, вытащила пачку сигарет и немедленно закурила.
Ну ошиблась Нора, она и раньше ошибалась, она ведь тоже не совершенство. Будь она совершенством, разве пришлось бы ей по субботам делать маникюр чужим женщинам, в то время как ее собственные дети оставались на попечении едва знакомой шестнадцатилетней соседской девчонки? Будь она совершенством, разве прочищала бы засорившиеся трубы в ванной, в то время как ее бывший муж позировал фотографу на фоне отеля «Сэндз», где по вечерам пел Фрэнк Синатра? Ну не сходятся на ней больше ее обтягивающие красные брючки, ну продала она за две недели всего четырнадцать подписок на «Лайф» и «Домашний очаг», ну ненавидят Билли все в классе — что с того? Все ведь меняется. Она намеревалась напечь кексов, украсить их розовой глазурью и жевательным мармеладом и в конце недели отнести Билли в класс. Она раздобудет список учеников и пригласит их в гости, всех до единого, и приготовит свежий попкорн, и позволит им беситься сколько угодно, и попытается подкупить их при помощи лимонада и игрушечных пистолетов. Она начнет продавать пластиковые судки «Таппервер»; малыша Джеймса можно брать с собой на показы или устраивать их прямо у нее на кухне. А если она будет продолжать сидеть на грейпфрутовой диете, то очень скоро снова сможет влезть в свои обтягивающие красные брючки.
В конце концов, здесь такие яркие звезды, каких в городе отродясь никто не видел. И вечера благоухают вишнями, а не копотью. Порой поздно ночью, когда дети крепко спали, Нора выходила из дома и босиком бродила по газону. Здесь уже чувствовалось дыхание надвигающейся осени: стала холоднее трава, по утрам светало позднее. Нора не мечтала о поцелуях, о танцах всю ночь напролет, об отпуске на взморье вдвоем с каким-нибудь мужчиной. Она ставила на своем стареньком проигрывателе пластинку Элвиса и училась оснащать окна зимними рамами. Она распевала «Don’t Be Cruel» и выстилала фольгой противень для жарки цыплят. Она стала собирать волосы в хвост и носить старые рубашки Роджера. Соседки нередко видели ее на приставной лестнице с тряпкой в руке. Рядом с лестницей возился в песке малыш, и она, казалось, не замечала, что носки у него чернее черного, а руки перемазаны в грязи. Ребенок беспрепятственно тянул в рот прутики и опавшие листья и был одет в легкий шерстяной свитерок поверх тоненькой пижамки. Соседки могли бы поклясться, что слышали, как она за мытьем окон распевает «А Fool Such As I». От их зорких глаз не укрылось, что на руке, в которой она держала бутылку «Виндекса», нет обручального кольца.
— Может, у нее отекли пальцы и она убрала кольцо в буфет? — предположила Линн Вайнман.
— Думаешь? — усомнилась Эллен Хеннесси, — Где тогда ее муж?
Дамы тщательно обдумали такую возможность. Они сидели у окна в гостиной Эллен Хеннесси, откуда их новая соседка была видна как на ладони.
— Может, он коммивояжер? — высказалась Донна Дерджин, но все знали, что Донна до крайности наивна, и не обращали внимания на ее простодушие, равно как и на ее лишние килограммы.
— Ты думаешь то же, что и я? — спросила Линн Вайнман у Эллен Хеннесси.
Сын Эллен, Стиви, был в школе, а дочь, Сюзанна, поила чаем кукол у себя в детской в компании двух девочек Линн Вайнман. Полуторагодовалая дочка Донны, Мелани, крепко спала на одеяльце под кофейным столиком.
— Еще бы, — отозвалась Эллен Хеннесси, — Это единственное объяснение.
— Что?! — захлопала глазами Донна Дерджин. — Какое объяснение?
Но они не могли ответить ей, не могли заставить себя произнести вслух слово «разведенка», однако не привиделась же им держащая бутылку «Виндекса» рука без обручального кольца! Сами они были давно и прочно замужем, все три. Эллен Хеннесси, Донна Дерджин и Линн Вайнман виделись едва ли не каждый день. Летом они по очереди устраивали у себя во дворе детские пикники с гавайским пуншем и сэндвичами с болонскими копчеными колбасками, они обменивались детскими одежками, из которых вырастали их собственные отпрыски, они вместе ходили за покупками и играли в канасту, пока их чада строили дома из деревянных кубиков и усеивали дом крошками от печенья.
Женщины решили позвонить Мэри Маккарти и, когда она появилась, расселись возле нее полукругом. Им не терпелось услышать ее мнение о новой соседке. Дети у Мэри уже выросли, и она виделась с другими матерями не так часто, но любая из них знала, что если у младшенького будет жар, в любую минуту можно позвонить Мэри, хоть посреди ночи, и та всегда посоветует, что делать. Когда у малышей резались зубки и никакие рекомендации докторов не помогали унять плач, она советовала втирать в десны немного рома; никто не умел лучше ее готовить лазанью и мясной рулет с зеленым луком и томатным соусом. Она всегда готова была посидеть с детьми, когда кому-то из соседок нужно было к дантисту или срочно требовалось купить новое платье, а тащить детей в «К. Кляйн» или, если платье предполагалось на выход, в «Абрахам и Страус» не хотелось. Если у какой-нибудь из женщин случалась размолвка с мужем, она всегда могла отсидеться у Мэри на кухне, и та никогда не докучала вопросами, а лишь подливала чай и подкладывала печенье до тех пор, пока обиженная жена не находила в себе достаточно душевных сил, чтобы вернуться домой.
Она прошла через это все, и это вселяло надежду, но мысль о том, что на их улице появилась одинокая разведенная женщина, пугала даже Мэри. Она должна была давным-давно пригласить новенькую на чашку кофе и предложить ей при необходимости присмотреть за детьми. Однако, едва увидев побитый жизнью «фольксваген», из которого вышла эта женщина с двумя своими чадами, Мэри почуяла неладное. Где ее муж? Вот о чем она спросила соседок.
— Думаю, вы правильно догадались, — прошептала она таким тоном, что даже Донна Дерджин, никогда в жизни не видевшая своими глазами разведенную женщину, уяснила положение Норы.
Слово «разведенка» не было произнесено вслух, однако же вошло в их словарь и повисло в воздухе, точно облако над кофейными чашками. Все умолкли, и Мэри принялась угощать леденцами, которые принесла для ребятишек, их матерей, хотя даже конфеты не могли перебить кислый вкус, надолго поселившийся во рту у каждой из них.