– Почему же там лучше, чем в другом месте? – перебил Сэм.
– А потому, что кучер – особа с привилегией, – пояснил мистер Уэллер, пристально глядя на сына. – Потому, что кучер может делать то, чего другие не могут, и никто его не заподозрит. Потому, что кучер может быть в очень дружеских отношениях хоть с восемью – десятью тысячами женщин, но никому и в голову не придет, что он подумывает жениться на одной из них. А кто другой, кроме кучера, может сказать то же самое, Сэмми?
– Пожалуй, это похоже на правду, – согласился Сэм.
– Будь твой хозяин кучером, – рассуждал мистер Уэллер, – неужели ты думаешь, что присяжные осудили бы его? Никогда бы они этого не сделали, даже если бы дело дошло до суда.
– А почему? – недоверчиво спросил Сэм.
– А потому, – ответил мистер Уэллер, – что они не пошли бы против своей совести. Регулярный кучер – все равно, что дорожка между холостяцкой жизнью и супружеством, и всякий порядочный человек это знает.
– Вот как! Вы, кажется, хотите сказать, что кучера – общие любимцы и никто их не обидит? – осведомился Сэм.
Его отец кивнул головой.
– Почему так случилось, – продолжал родитель, – я и сам не знаю. Понятия не имею, почему кучера карет дальнего следования так умеют всем угодить и почему за ними бегает, можно сказать – обожает их, прекрасный пол в каждом городе, через который они проезжают. Знаю, что так оно и есть на самом деле. Это от природы так – диспансер, как говаривала ваша бедная мачеха.
– Диспансация [155] , – поправил Сэм старого джентльмена.
– Хорошо, Сэмивел, пусть будет диспансация, если тебе это больше по вкусу, – отвечал мистер Уэллер. – Я это называю диспансер, и так всегда пишется в тех местах, где тебе отпускают даром лекарства, если только ты приносишь свою посуду, вот и все.
С этими словами мистер Уэллер снова набил и раскурил трубку и, опять придав чертам своего лица задумчивое выражение, продолжал:
– Так вот, мой мальчик, незачем мне оставаться здесь только для того, чтобы меня женили, хочу я этого или не хочу, а так как нет у меня желания совсем отгородиться от интересных членов общества, то я порешил отправиться туда, где безопаснее, и снова повернуть оглобли к «Прекрасной Дикарке». Там все мне родное, Сэмми.
– А как быть с трактиром? – осведомился Сэм.
– Трактир, Сэмивел, – отвечал старый джентльмен, – со всем добром, запасами и обстановкой будет перепродан. И твоя мачеха незадолго до смерти пожелала, чтобы двести фунтов из этих денег были помещены на твое имя в эти штуки... как они называются?
– Какие штуки? – спросил Сэм.
– Да те штучки, что в Сити постоянно идут то выше, то ниже.
– Омнибусы? – подсказал Сэм.
– Ну и сморозил! – возразил мистер Уэллер. – Они всегда качаются и почему-то путаются с государственным долгом и банковыми чеками и всякой всячиной.
– Облигации! – догадался Сэм.
– Совершенно верно, оболгации, – согласился мистер Уэллер. – Так вот, двести фунтов из этих денег будут помещены на твое имя, Сэмивел, в оболгации по четыре с половиной процента, Сэмми.
– Очень мило, что старая леди обо мне подумала, – сказал Сэм, – и я ей весьма признателен.
– Остальные деньги будут положены на мое имя, – продолжал мистер Уэллер-старший, – а когда я проеду последнюю заставу, они перейдут к тебе. Смотри, мой мальчик, не промотай их и берегись, чтобы какая-нибудь вдова не пронюхала о твоем богатстве, а не то твоя песенка спета.
Высказав такое предостережение, мистер Уэллер с прояснившейся физиономией взялся за трубку; по-видимому, этот деловой разговор принес ему значительное облегчение.
– Кто-то стучится, – сказал Сэм.
– Пускай стучится, – с достоинством отозвался его отец.
Поэтому Сэм не двинулся с места. Стук повторился снова и снова, затем раздались энергические удары, после чего Сэм осведомился, почему бы не впустить стучавшего.
– Тише! – опасливо прошептал мистер Уэллер. – Не обращай никакого внимания. Может быть, это одна из вдов.
Так как стуки были оставлены без внимания, невидимый посетитель после краткой паузы рискнул открыть дверь и заглянуть в комнату. В полуоткрытую дверь просунулась не женская голова, а длинные черные космы и красная физиономия мистера Стиггинса. Трубка выпала из рук мистера Уэллера.
Преподобный джентльмен потихоньку открывал дверь все шире и шире, а когда, наконец, образовалась такая щель, в которую могло проскользнуть его тощее тело, он шмыгнул в комнату и очень старательно и бесшумно прикрыл за собой дверь. Повернувшись к Сэму, он воздел руки и закатил глаза в знак безграничной скорби, вызванной несчастьем, какое постигло семью, после чего перенес кресло с высокой спинкой в свой старый уголок у камина и, присев на самый краешек, вытащил из кармана коричневый носовой платок и прижал его к своим органам зрения.
Пока разыгрывалась эта сцена, мистер Уэллер-старший сидел, откинувшись на спинку кресла, выпучив глаза и положив руки на колени, всем своим видом выражая безграничное изумление. Сэм, храня глубокое молчание, сидел против него и с живейшим любопытством ждал развязки.
Мистер Стиггинс несколько минут прижимал к глазам коричневый носовой платок и благопристойно стонал, а затем, овладев собой, спрятал его в карман и застегнулся. После этого он помешал угли, а потом потер руки и посмотрел на Сэма.
– О мой юный друг, – тихим голосом сказал мистер Стиггинс, нарушая молчание, – какое великое горе!
Сэм слегка кивнул.
– И для сосуда гнева это тоже великое горе, – добавил мистер Стиггинс.
– Сердце у сосуда благодати обливается кровью.
Сын услыхал, как мистер Уэллер пробормотал что-то о том, как бы и нос сосуда благодати не облился кровью, но мистер Стиггинс этого не слышал.
– Не знаете ли вы, молодой человек, – прошептал мистер Стиггинс, придвигая свой стул ближе к Сэму, – не оставила ли она что-нибудь Эммануилу?
– Кто он такой? – спросил Сэм.
– Наша часовня, – пояснил мистер Стиггинс, – наша паства, мистер Сэмюел.
– Она ничего не оставила ни пастве, ни пастырю, ни стаду, – отрезал Сэм, – даже собакам ничего!
Мистер Стиггинс хитро посмотрел на Сэма, бросил взгляд на старого джентльмена, который сидел с закрытыми глазами и казался спящим, потом придвинул стул еще ближе и спросил:
– И мне ничего, мистер Сэмюел?
Сэм покачал головой.
– Я думаю, что она что-нибудь да оставила, – сказал мистер Стиггинс, бледнея, насколько мог он побледнеть. – Вспомните, мистер Сэмюел! Может быть, какой-нибудь маленький сувенир?