Уже через неделю после введения чрезвычайного положения было замечено: все, зараженные страшным вирусом, действуют только в одиночку. Не было зафиксировано ни единого случая, когда маньяки сбивались в банды или входили бы друг с другом в какой-нибудь сговор. Это был классический случай войны «каждого против всех».
Чего, к сожалению, нельзя было сказать об афганских крысах: участились случаи, когда эти гнусные твари нападали на жертв скопом, и тогда шансов убежать просто не оставалось. Правда, пока у грызунов было слишком много еды на улицах – похоронные команды убирали трупы лишь раз в день, да и то далеко не везде.
Время шло, и ситуация ухудшалась неотвратимо. Милицейские патрули на бронетранспортерах и БМП оказались не только малоэффективными, но иногда и опасными для жителей блокадной зоны. Ни броня, ни стрелковое оружие не стало преградой для Rattus Pushtunus, которые умудрялись проникать даже в чрево броневиков. Случай, когда сошедший с ума правоохранитель перестрелял весь экипаж, а затем открыл беспорядочный огонь из крупнокалиберного пулемета по зданию райотдела милиции, подтолкнул к иному решению проблемы. В Южный округ откомандировали боевой вертолет с хорошо обученным экипажем. Пилотам вменялось в обязанность немедленно открывать огонь на поражение при малейшем подозрении в маньячестве, в том числе – и по милицейским машинам. К тому же мобильность вертолета давала возможность грамотно координировать действия наземных патрулей. При этом пилотам не разрешалось приземляться на территории Южного округа ни при каких обстоятельствах; никто не мог дать гарантий, что афганская крыса не проникнет незаметно на борт.
Всем экипажам была поставлена первоочередная задача: во что бы то ни стало обезвредить безумного байкера; количество жертв множилось с каждым днем, и никто не мог сказать, кто станет его следующей жертвой.
Изящный хирургический скальпель угрожающе сверкал в ровном люминесцентном свете. Его бритвенно отточенная кромка невольно наводила на мысли о безжалостных ампутациях, окровавленных тампонах и блестящих внутренностях, вывернутых в цинковый таз. Скальпель этот был несколько длиннее обычного: профессиональные инструменты для потрошения трупов обычно отличаются от операционных.
Вдоволь полюбовавшись сиянием скальпеля, Александр Иванович сдул с деревянного приклада охотничьего ружья несуществующие пылинки, любовно протер его рукавом, прищурился. Блестящее лезвие хищно впилось в полированную сосну. Сделав выразительную продолговатую зарубку, прозектор аккуратно смахнул деревянное крошево в ладонь и выбросил его в мусорку. Осмотрел зарубку и вроде остался доволен…
За окнами умирал мрачный дождливый вечер. Дождь незаметно мельчал, постепенно превращаясь в ровную водяную взвесь, заполнявшую пространство между домами. Редкие вечерние окна напротив выглядели мутными желтыми одуванчиками с белесым искрением в сердцевине. Где-то вдали, на пустыре за домами, то и дело слышались беспорядочные выстрелы, тревожные крики, однако Александр Иванович уже не обращал на них никакого внимания.
Сидя на кухне своей холостяцкой квартиры, он лениво прихлебывал остывающий чай, любовался зарубкой и анализировал события минувшего дня.
Сегодня он впервые убил человека. Просто пристрелил его спокойно и хладнокровно, словно бешеного пса. Прозектор не испытывал к жертве ни сочувствия, ни жалости. Повторись ситуация еще раз – он точно так же нажал бы на курок. Убитый был безусловным подонком. И не только потому, что он, очевидно, был инфицирован страшным вирусом. Александр Иванович знал его уже много лет и мог поклясться, что за все это время за жертвой не числилось ни единого доброго поступка. А вот всевозможных мерзостей и пороков – по самую плешку.
– Что ни делается, все к лучшему, – прошептал прозектор; как и многие одиноко живущие люди, он имел вполне объяснимую привычку разговаривать сам с собой.
Траектория его судьбы теперь выписывалась по какому-то невероятному лекалу, причудливому и извилистому, как путь водяной змеи в штормовом море. Александр Иванович и сам не мог сказать, чего тут больше: скрытой логики или невероятного везения.
Случайно обнаруженный рак гортани – депрессия, безуспешная попытка излечения и ощущение полнейшей обреченности. Рутинное вскрытие трупа человека, укушенного Rattus Pushtunus, – и случайное открытие какого-то фантастического омоложения жертвы незадолго до смерти. Жест отчаяния – визит на ночную Промзону, добровольное инфицирование страшным вирусом через укус злобной твари – и чудодейственное излечение и невероятная регенерация организма. А главное – совершенно фантастическое открытие противоядия от побочных эффектов укусов. Даже о погибшей дочери он теперь почти не вспоминал. Но все-таки самым главным, наверное, было нечто совсем другое…
Вспоминая все перипетии недавнего убийства, патологоанатом неожиданно осознал: буквально за какую-то секунду до выстрела в нем родился, проснулся, ожил некий тайный распорядитель его поступков. Именно он и скомандовал: «Стреляй! Тебе это можно, тебе это позволено!..»
– А почему, собственно, только это? – полушепотом спросил у самого себя Александр Иванович. – Точней – почему только этого?
За свою жизнь он сталкивался с невероятным количеством подонков – особенно в родной системе здравоохранения. Больница скорой помощи, где Александр Иванович проработал восемнадцать лет, вообще была настоящим заповедником негодяев, взяточников, казнокрадов и бездарей. Как правило, рано или поздно все они и становились большими и маленькими начальниками, карабкались по плечам и головам к новым вершинам, выдавливая с работы все более или менее честное, живое и талантливое.
Другой бы на месте прозектора стал мизантропом, или кляузником, или бы просто тихо спился. А он уже целых восемнадцать лет тянул свою лямку, честно исполнял не слишком-то чистую работу. Он никогда не обращал внимания на больничные склоки и убогие интриги коллег, с головой окунулся в мир мертвых: иметь дело с покойными было куда интересней, чем с некоторыми живыми. Наверное, именно потому он и слыл хорошим специалистом и относительно бесконфликтным человеком. Да и рак гортани, обнаруженный им сравнительно недавно, не способствовал разборкам с начальством.
Теперь же, когда от страшной опухоли не осталось и следа, а в глубине души окончательно окрепло ощущение всемогущества и превосходства над окружающими, Александр Иванович осознал твердо: больше он сдерживаться не будет.
Да и сколько можно?! Стерпеть, смолчать, проглотить, утереться, насилу улыбнуться, не дать пощечину, не двинуть в морду, не поставить подлеца на место… Так и рождается самоунижение, разъедающее душу, как ржавчина, и ведущее к постоянным депрессиям.
Да и почему, собственно, подлецов следует ставить на место? Подлеца надо уничтожать, и не морально – физически. И это совсем не страшно. А наоборот – увлекательно, азартно и очень-очень приятно.
И тут, словно бы в подтверждение его мыслей, вновь ожил невидимый распорядитель его помыслов. «Стреляй! Души! Режь! Тебе можно все!» – явственно послышалось под черепной коробкой.