Скарлетт передернула плечами.
– Не понимаю… Ретт продолжал:
– Тогда я был молод… Нет, конечно же, в то время я казался тебе, да и самому себе зрелым мужчиной… еще бы – Ретт Батлер, – он глубоко вздохнул. – Но теперь, с высоты своего возраста и жизненного опыта я точно могу сказать, что был молод… Тогда в своих суждениях я руководствовался больше чувством, нежели разумом. Особенно того, что касалось двух вещей: богатства и женщин… Скарлетт, ты же сама помнишь ту эпоху, помнишь нравы и обычаи нашего Юга…
Скарлетт едва слышно, одними только губами прошептала в ответ:
– Да, Помню…
Ретт продолжал – казалось, теперь он говорит не со Скарлетт, а сам с собой, и то, что он произносит – просто мысли вслух…
– Да, только теперь я понимаю, что в те времена, стремясь достичь богатства, положения и влияния, я придавал значение красоте женщины, которая должна была быть рядом со мной… Да, я много слышал о самопожертвовании женщин, как, впрочем, и мужчин, – заметил он, – я слышал о женщинах-труженицах, рабски преданных своим мужьям или детям, или семье в целом, я слышал о женщинах, которые в критические минуты жизни могли поступиться всем для любимого человека… Я искал такую женщину, я думал, что нашел ее в тебе… особенно после того, как ты помогла жене Эшли Уилкса выбраться из пылающего города, после всего, что ты сделала для Мелани…
– А теперь?.. – спросила Скарлетт.
– Что – теперь?..
– Теперь ты уже не думаешь так?..
Ретт вздохнул и, проигнорировав этот вопрос, продолжал:
– А теперь я все больше и больше понимаю, что женщина по своей природе – существо исключительно эгоистичное… На редкость.
После этой фразы за столом застыла тяжелая, гнетущая тишина…
Скарлетт размышляла: «Наверное, можно прожить с человеком всю жизнь, можно думать, что изучила его досконально… Но так и не понять, кто же он на самом деле…»
От этой догадки Скарлетт почему-то сделалось очень печально…
– Да, когда я еще не знал тебя, в Атланте, я, будучи безусым юнцом, посещал известные тебе «веселые заведения»… – продолжал Ретт свой монолог, при этом голос его звучал абсолютно ровно, почти без эмоций. – Да, тебя, возможно, удивит такой неожиданный факт из моей биографии… Впрочем, что же тут удивительного – в подобных домах за свою жизнь каждый мужчина бывает хоть раз в жизни… А у нас, на Юге, в той же Атланте – далеко не раз… – Он усмехнулся чему-то – наверняка, своим мыслям. – Как много тогда говорилось о высокой нравственности, как превозносились добродетели и порядочность, как часто наши южные аристократы воздевали руки к небу в праведном ужасе перед теми, кто нарушал седьмую заповедь или хотя бы был только заподозрен в подобном нарушении!.. Однако все наши южане, мнившие себя джентльменами, настоящими рыцарями, бесконечно нарушали все эти заповеди… То же самое делали и их дети – то есть, мы… Правда, – в голосе Ретта послышались нотки самооправдания, – женщины из тех «веселых домов» всегда вызывали у меня чувство отвращения… Как, впрочем, и сами дома: я терпеть не мог их мишурного, вульгарного размаха, безвкусных, зато оправленных в дорогие золоченые рамы картин, шикарных красных портьер… А больше всего я не мог терпеть женщин, которые там обитали: выносливость их тела и похотливость души, удивительная способность с показным радушием и приторными ласками принимать одного мужчину за другим – все это вызывало у меня чувство здорового отвращения…
Скарлетт молча кивнула – мол, не объясняй, я понимаю…
Ретт говорил тихо, но внятно и выразительно, иногда незаметно ускоряя ритм разговора, иногда – наоборот, замедляя…
– К тому же, все эти женщины были вульгарны и тупы. От них нельзя было услышать ни одного живого слова. Я мысленно рисовал себе их тоскливое пробуждение после ужасных ночей, отвратительный осадок в душе, который вряд ли могли рассеять и дух наживы, и сон… Мне становилось очень грустно… Мне так хотелось чего-то светлого, утонченного… и душевно интимного… – Ретт немного помолчал, а потом добавил: – И тут появилась ты… Хотя, может быть, и не идеал, но что-то очень и очень близкое… Ты, Скарлетт, очень облагородила меня, ты облагородила мои тогдашние представления о женщине… Да, ты пленила меня, ты просто завладела моим воображением… Да что там воображением – ты захватила меня всего, целиком, без остатка!.. Я просто не узнавал себя… Да, мои тогдашние представления о женщине совершенно изменились…
Она хотела спросить о теперешних представлениях Ретта на этот счет, но почему-то вновь не решилась этого сделать…
Ретт, не глядя на собеседницу, говорил все тем же ровным голосом:
– Я думал – ты и есть тот самый идеал, к которому я так стремился… Но этот слизняк, мнящий себя аристократом духа… – Неожиданно Ретт махнул рукой и с чувством произнес: – А-а-а, дело прошлое… Что тут говорить?..
Скарлетт слушала этот рассказ молча, боясь пропустить хоть одно слово – нет, она не ревновала своего мужа к его прошлому, она и не думала ставить ему в упрек то, что он посещал в юности дома терпимости…
Ей просто были интересны мысли Ретта, его понимание себя тогдашнего…
– Я помню твои тигриные зеленые глаза… Такие беспокойные, яркие, полные скрытого пламени и своенравия… Помню нашу первую встречу…
Скарлетт впервые за эти недели улыбнулась. Обернувшись к Ретту, она спросила:
– Ты действительно помнишь это?..
Ретт кивнул.
– Разве такое можно забыть?..
И Скарлетт после этих слов посмотрела на него с нескрываемой благодарностью…
Ретт неожиданно замолчал – замолчала и Скарлетт. Она надеялась услышать от него еще что-нибудь…
Но он, отвернувшись к стене, сосредоточенно смотрел в какую-то одному ему известную пространственную точку и молчал…
Убедившись, что Ретт наконец-то закончил говорить, она осторожно поинтересовалась:
– Ретт, а почему ты мне обо всем этом рассказываешь только теперь?..
Он передернул плечами.
– Сам не знаю…
После этого, немного поразмыслив, Скарлетт совершенно неожиданно для себя спросила:
– Я не понимаю только одного: какое это все имеет отношение к твоему горностаю?..
Она задала этот вопрос очень осторожно – зная Ретта, она ожидала от того чего угодно: что он неожиданно сорвется, закричит, начнет задавать тяжелые для нее вопросы…
Но ничего подобного не произошло. Ретт, скользнув взглядом по Скарлетт, только произнес:
– Не знаю… Если ты не ревнуешь меня к моему прошлому, чем, впрочем, никогда не отличался я… То почему же тогда ревнуешь к этому безобидному зверьку?.. А может быть – и не поэтому… Я сейчас очень много передумал о нас с тобой… Ты когда-то выдумала для себя этого Эшли, а теперь мне иногда кажется, что я выдумал тебя… Хотя… Нет, я действительно любил тебя… Я не ошибся в тебе, Скарлетт… А сейчас, когда я уже дряхлый старик и, чего там скрывать – одной ногой в могиле, мне тоже хочется что-нибудь для себя выдумать… Вот я и выдумал этого горностая…