– Почему?.. Ретт поморщился.
– А неужели тебе непонятно?..
Скарлетт ответила совершенно искренне:
– Нет… Если бы я понимала тебя, то наверняка бы не спрашивала…
Вздохнув, он произнес:
– Дело в том, что «Дама с горностаем» – по своей сути всего-навсего прямоугольный кусок холста, покрытый в определенном порядке разноцветными масляными красками… Только и всего. Это – вещь неодушевленная. Понимаешь – всего-навсего вещь. Не-о-ду-шев-лен-на-я, – повторил он по слогам, словно школьный учитель для непонятливого ученика. – А горностай… – Он вновь ласково посмотрел на животное, – а он – живой… Он может бегать, есть, он может быть неожиданным… Нет, Скарлетт, и говорить нечего – наверняка я выбрал бы его…
Скарлетт молча покачала головой. «Наверное, он просто сходит с ума, – подумала она, – или схожу с ума я… Одно из двух. Если бы я сама не услышала, то, наверняка, никогда бы не поверила тому, что такие вещи может утверждать Ретт…» Внезапно замолчал и Ретт.
Спустя несколько минут он, внезапно кротко улыбнувшись, спросил:
– Итак, Скарлетт, мне кажется, у нас больше не будет никаких недомолвок?..
Та подняла взгляд.
– Это ты о чем?..
Ретт продолжал все с той же улыбкой:
– Ну, я имею в виду то, что ты больше никогда не будешь спрашивать меня, почему я все свое свободное время провожу с этим зверьком?..
Скарлетт спросила как-то механически – будто бы и не было столь тягостного и продолжительного разговора с Реттом:
– Почему?..
И он, улыбнувшись, ответил:
– Потому, что он приносит мне радость… Тебе, надеюсь, это понятно?..
И Скарлетт ничего больше не оставалось делать, как согласиться…
Как бы там ни было, но после того разговора Скарлетт окончательно утвердилась в мысли, что во всех ее последних бедах и несчастьях виноват именно этот зверек. Впрочем, она давно уже убедила себя в этом; последняя же беседа с Реттом окончательно утвердила ее желание избавиться от горностая любой ценой…
Но как?..
Несмотря на всю свою запальчивость и кажущуюся брутальность, Скарлетт никогда не смогла бы убить его – во всяком случае, тогда ей так казалось.
Да, она знала, что не сможет размозжить этому пушистому зверьку голову, взяв за хвост и ударив о дверной косяк; она понимала, что не сможет его ни утопить, ни отравить…
Да, Скарлетт была женщиной, но она, даже во времена своего девичества, никогда не рыдала над цветком, раздавленным конским копытом, и не бежала целовать новорожденных телят в их слюнявые мордочки – на подобные излияния чувств были способны разве что оранжерейные девушки из каких-нибудь «аристократических» семей в Атланта – Скарлетт всегда высмеивала их…
Она ненавидела «этого хомяка» всей душой, но, тем не менее осознавала, что никогда не сможет поднять на него руку…
Тем не менее этого зверька надо было удалить из дома, и притом – чем скорее, тем лучше…
Безумие буквально засасывало Ретта, и его надо было неотложно спасать.
Однако эта проблема упиралась в один и тот же вопрос: как это сделать?..
* * *
На следующий день за завтраком Ретт неожиданно сказал ей:
– Знаешь, что я вчера подумал?..
Скарлетт с надеждой посмотрела на него (она решила, что Ретт сам вызывает ее на откровенный разговор) и поинтересовалась:
– Что же?..
– Я подумал… – голос Ретта стал каким-то необычайно задумчивым, что в последнее время совершенно не было на него похоже, – я подумал, что ты, Скарлетт… Ты просто ревнуешь меня к этому горностаю… Да, ревнуешь.
«А ведь он по-моему и прав, – пронеслось в голове Скарлетт, – ведь это ни что иное, как самая настоящая ревность… Никогда бы не подумала. Да, конечно же, можно приревновать мужчину, особенно – собственного мужа, – к какой-нибудь женщине, но к зверьку…»
Да, Скарлетт понимала, что, при всей парадоксальности утверждения Ретта, он по-своему прав.
Хитро посмотрев на нее, Ретт спросил:
– Я хотел бы узнать, что ты сама думаешь по этому поводу…
Скарлетт на какое-то мгновение показалось, что перед ней – тот самый Ретт, к которому она так привыкла: заботливый, чуткий, отзывчивый, внимательный… Человек, которому интересно ее мнение, человек, который во всем советуется с ней, со Скарлетт…
А с кем же еще ему посоветоваться в жизни, как не с ней?..
Как, впрочем, и ей самой…
Пожав плечами, она произнесла:
– Не знаю…
– Вот как?..
Скарлетт сделала какой-то неопределенный жест.
– Честно говоря, Ретт, я никогда не думала над этим…
Ретт покачал головой и, взяв со столика газету, положил ее перед собой.
– А зря… Понимаешь, Скарлетт, – голос Ретта внезапно приобрел какие-то нравоучительные интонации, – понимаешь ли, в чем твоя ошибка?..
Задав этот вопрос, он вопросительно посмотрел на собеседницу – дескать, ты, конечно же, мне сейчас и не ответишь, но ничего – я все объясню…
Скарлетт и на самом деле не могла ответить на этот вопрос – тем более, что Ретт спросил ее об этом как-то слишком загадочно.
Наклонившись в сторону мужа, она спросила:
– В чем?..
Ответ последовал незамедлительно – будто бы Батлер только и ждал этого вопроса:
– Ты очень часто берешься судить о вещах и явлениях, даже не вникая в их смысл…
Скарлетт передернула плечами.
– Не понимаю, о чем это ты…
– А все о том же… О горностае.
– Ты только что сказал, что я ревную тебя к этому зверьку?.. – спросила Скарлетт таким голосом, будто бы не понимала смысла этой очевидной нелепицы – впрочем, она и действительно не поняла этого утверждения.
Ретт кивнул.
– Да.
– Но почему?..
Тяжело вздохнув, Ретт произнес:
– Тут дело, в общем-то, даже и не в горностае… Ну, как тебе это объяснить…
– Объясни как-нибудь, а я уж постараюсь понять, – попросила Скарлетт.
Ретт с минуту помолчал, после чего произнес:
– Знаешь… Мне ведь иногда кажется, что когда-то, очень давно, еще когда мы только-только познакомились с тобой и я влюбился в тебя без памяти…
– Да, Ретт…
– Мне кажется, что я просто выдумал тогда Скарлетт О'Хару, тебя, то есть…