— Я еще как-то и не думала об этом. Николас бросил быстрый взгляд на часы, которые стояли на каминной полке.
— Уже почти одиннадцать.
— Тогда я считаю, что еще слишком ранний час для шампанского. Может быть, мне предложат чашку чая или кофе?
— Какой же я глупец! — воскликнул Николас. — Наверное, вы даже не успели утром позавтракать.
— Я почему-то не могла даже смотреть на еду, — призналась Фенела.
— Я тоже голоден, но вспомнил об этом только сейчас. Понимаете ли, испытывал чувство слабости, но думал, что это от потребности выпить глоток вина, хотя на самом деле это было вызвано самым обычным голодом.
Он поднялся со стула.
— Пойду посмотрю, что можно здесь достать.
— Вам помочь?
— Нет, предоставьте это мне.
Спустя двадцать минут они уже принялись за завтрак — кофе, тосты с медом и вареные яйца, которые им подали как величайшее одолжение, так как эти яйца только-только доставили из курятника хозяйки, расположенного на заднем дворе.
Бутылка шампанского, еще полная на три четверти, так и стояла, забытая, в стороне.
— Так будет все-таки более по-домашнему, — проговорил Ник, бросив взгляд сначала на бутылку, а затем на завтрак на столе.
— Никогда еще не получала столько удовольствия от еды, — ответила Фенела, — и больше всего меня радует то, что не придется самой мыть после завтрака посуду.
Николас протянул Фенеле свою чашку, чтобы она налила ему еще кофе.
— Фенела, — обратился он к девушке, — вы думали о том, что мы будем делать дальше?
Фенела отрицательно покачала головой.
— Я пока еще вообще ни о чем не думала, — ответила она; затем честно добавила: — Ну, может быть, я все-таки пыталась что-то предположить.
Николас поставил свою чашку на стол и теперь сидел, устремив взгляд на эту чашку.
— Я беспокоюсь за вас, Фенела, — проговорил он. — Уверен, что мы поступили правильно, когда решили пожениться без какой-либо суеты и шумихи, без огласки, без всех этих пересудов, которые, как правило, являются неотъемлемой частью каждого обряда бракосочетания; но дело в том, что нам придется вернуться и выслушать всю эту музыку, которая вряд ли окажется приятной для нашего слуха.
— Я знаю это.
Моя мать, — продолжал Николас, — прекрасная женщина, но у нее очень трудный характер. Ей это не понравится, Фенела, но все равно я считаю, что все приняло бы гораздо худший оборот, если бы мы сообщили ей о нашей женитьбе до того, как она свершилась.
— А что мы будем делать, если она откажется даже взглянуть на меня? — взволнованно спросила Фенела.
— Она не посмеет сделать этого, — ответил Ник, — просто не сможет. Видите ли, дом принадлежит мне, и все деньги тоже. Я совершенно не имею представления, почему мой отец составил именно такое завещание, по которому он оставил мать в полной зависимости от меня, хотя я лично, разумеется, никогда бы не воспользовался этим преимуществом своего положения. Но проблема заключается в том, что в нынешнее военное время мне трудно будет попросить мать переехать жить в другое место. Хотя, конечно, после того как война закончится, ситуация будет совершенно иной.
— Ах, Ник, мне бы хотелось теперь же…
— Нет, не продолжайте, — быстро прервал он ее. — У вас нет никакой необходимости просить о чем-либо подобном. Все будет хорошо, и я никогда не допущу, чтобы вы волновались, независимо от того, что случится.
— Спасибо, Ник.
Фенела сделала жалкую попытку улыбнуться, но эта попытка оказалась не особо успешной. «Он напуган», — мелькнула у нее мысль.
И все-таки, несмотря ни на что, она верила, что Ник сдержит все свои обещания, которые он дал Фенеле относительно Илейн, — обещания позаботиться о My до тех пор, пока по крайней мере она не сможет выйти замуж за человека, который обеспечит ей защиту и средства к существованию.
Фенела глубоко вздохнула.
— Не лучше ли нам вернуться? — обратилась она к Нику.
Он согласно кивнул.
Они встали из-за стола, и Фенела пересекла комнату, направляясь к тому месту, где над распятием висело старинное зеркало. Она посмотрела на свое отражение, поправила волосы и повернулась к Нику. Он стоял в центре комнаты и, затаив дыхание, наблюдал за Фенелой.
— Ну, я готова, — проговорила она.
Какое-то мгновение он колебался, а затем взял ее руку.
— Вы разрешите поцеловать вас, Фенела?
Какую-то долю секунды она хранила молчание, а затем сказала:
— Конечно же.
Она подставила ему свою щеку, и он, наклонившись, коснулся ее своими губами, потом медленно обнял, привлекая девушку к себе. Фенела оставалась сначала неподвижной. Но затем внезапно встрепенулась, как бы в паническом страхе, когда почувствовала, что его губы ищут ее уста, и освободилась из его объятий.
Затем она отвернулась и отошла к окну.
— Фенела!
В том, как Ник произнес ее имя, слышалась мольба.
Фенела повернулась к нему.
— Ник, я сейчас же должна вам все объяснить. Я уже говорила, когда вы предложили мне стать вашей женой, что люблю другого. Мне казалось, что вы тогда поняли, что я имела в виду — как раз сейчас я не могу… я никем не могу стать для вас… Ник, вы должны понять меня.
Ник подошел к ней.
— Я все действительно понимаю, Фенела. И я прошу простить меня, если расстроил вас чем-нибудь. Я люблю вас, но, полагаю, во всем, что касается женщин, я полнейший простак. К сожалению, у меня нет в этом достаточного опыта.
Фенела тихо вскрикнула.
— Никогда не говорите так, Ник; это заставляет меня думать о себе как об ужасной эгоистке. Это потому, как мне кажется, что вы не понимаете, почему я не могу… ну почему я не могу позволить вам прикасаться к себе. Пока.
— Я понимаю.
Я не должна была ни в коем случае выходить за вас замуж. На самом деле я поступила просто чудовищно; это было так эгоистично и так пренебрежительно по отношению к вам с моей стороны, но, Ник, вы ведь брали меня в жены, прекрасно зная все это.
— И я не сказал, что раскаиваюсь в этом, ведь так? — возразил ей Ник.
— Нет, разумеется, нет, но мне сейчас показалось…
— Забудьте об этом. То, о чем я говорил вам сейчас, было ошибкой, всего лишь глупостью, которую я сболтнул после бокала шампанского, выпитого в столь ранний час. Пойдемте, Фенела.
Ник говорил решительно. И Фенела осознала, что их беседа на этом заканчивается. Ник направился к двери. Она последовала за ним, испытывая неловкость и неудовлетворенность своим поведением, и эти два чувства подавляли в ее душе все остальные.