— Оставим Суйод-хана и его арканы и поговорим о более важных вещах. Но берегись, Манчади: если ты не скажешь мне правду тебя ожидает жестокая пытка.
Манчади отвернулся, давая тем самым понять, что не намерен говорить.
— Итак, слушай мои вопросы и отвечай, а ты, Каммамури, оживи огонь — он, возможно, сейчас нам понадобится.
Дрожь пробежала по желтоватому лицу Манчади, он тревожно смотрел на пламя, которое поднималось и опускалось, прихотливо освещая закопченные стены хижины.
— Манчади, — продолжал Тремаль-Найк, — кто эта богиня, которую ты называешь Кали и которая требует много жертв?
— Я не скажу.
— Плохо ты начинаешь, Манчади. Мне придется пытать тебя.
— Манчади не трус.
— Перейдем к другому. Мне нужно знать, сколько человек находится на Раймангале.
— Я сам этого не знаю. Их много, и все они подчиняются
Суйод-хану, нашему главе. — Манчади, знаешь ли ты Деву пагоды?
— А кто ж ее не знает?
— Хорошо, расскажи мне об Аде Корихант.
Молния жестокой радости блеснула в глазах Манчади.
— Рассказать тебе о ней! — вскричал он, странно ухмыляясь. — Никогда!..
— Манчади! — сказал Тремаль-Найк. — Берегись, не испытывай мое терпение. Где находится Ада Корихант?
— Кто знает! Может, на Раймангале, может, на севере Бенгалии, может, в море. Может, она еще жива, а может, и умерла.
Тремаль-Найк издал крик ярости.
— Умерла! — вскричал он, заломив руки. — Ты что-то знаешь. О! Ты скажешь! Ты все расскажешь, как только мы начнем жечь тебе ноги.
— Можешь сжечь и руки до самых плеч, Манчади не скажет. Клянусь моей богиней!
— Негодяй, ты что, никогда не любил?
— Я никого не любил, кроме моей богини и моего верного аркана.
— Слушай, Манчади, — вне себя закричал Тремаль-Найк. — Я освобожу тебя, я отдам тебе все, чем владею, до последней рупии, я стану твоим рабом, но скажи мне, где находится бедная Ада, жива она или мертва, скажи мне, есть ли надежда спасти ее. Я ужасно страдаю, Манчади, не заставляй меня страдать еще больше, не убивай меня! Говори, или я разорву тебя на куски своими собственными руками!
Манчади молчал, мрачно глядя на него.
— Но говори же, чудовище, говори! — завопил Тремаль-Найк.
— Нет!.. — воскликнул индиец с несокрушимой твердостью. — Я не произнесу ни слова.
— У тебя железное сердце!
— Да, железное и полное ненависти.
— Ради всего святого, говори, Манчади!
— Нет, никогда!
Тремаль-Найк схватил его за руки.
— Негодяй! — заорал он ему в уши. — Я убью тебя!
— Убей, но я не скажу.
— Каммамури, ко мне!
Он схватил пленника за руки и подтащил к огню. Маратх схватил его за ноги и приблизил к пламени. Жесткая кожа почернела от соприкосновения с горящими углями. Тошнотворный запах паленого заполнил всю хижину.
Манчади трясся, рыча, точно тигр; глаза его налились кровью.
— Держи крепко, Каммамури, — сказал Тремаль-Найк.
Душераздирающий крик вырвался из груди упрямца.
— Довольно… довольно… — проговорил он прерывающимся голосом.
— Ты скажешь? — спросил его Тремаль-Найк.
Манчади скалил зубы, кусал себе губы, но все еще молчал, хотя огонь продолжал жечь его мясо. Прошло еще несколько секунд. Второй вопль, громче первого, сорвался с его губ.
— Хватит!.. — прохрипел он. — Это слишком…
— Теперь скажешь?
— Да… скажу… хватит… Помогите!
Тремаль-Найк одним рывком отодвинул жаровню.
— Говори, негодяй!
Манчади взглянул ему в лицо глазами, полными страха и ненависти. Отчаянным усилием он сел, но тут же повалился на спину с хриплым стоном и остался лежать неподвижно со страшно искаженным лицом и перекошенным ртом.
— Он умер? — испуганно спросил Каммамури.
— Нет, без сознания, — ответил Тремаль-Найк.
— Нужно действовать осторожно, хозяин. Если он умрет раньше чем признается, нам будет мало проку.
— Он не умрет так скоро, уверяю тебя.
— Он скажет?
— Нужно, чтобы сказал. Ты слышал, что Ада, возможно, умирает? Я узнаю об этом все, даже если мне придется выпустить его мерзкую кровь каплю за каплей.
— Не верь, хозяин. Негодяй мог и солгать.
— О я не переживу ее. Если моя бедная Ада умрет, я последую за ней добровольно. Как жестока моя судьба! Любить, быть любимым, и не иметь возможности сделать ее своей! Но я добьюсь своего, клянусь всеми богами Индии!
— Смотри, хозяин, наш пленник начинает приходить в чувство.
Душитель действительно приходил в себя. Дрожь пробежала по его телу; он медленно поднял голову, покрытую большими каплями пота, и наконец открыл глаза. Он открыл и рот, как бы желая что-то сказать, но из горла вырвался лишь хриплый звук, похожий на приглушенный стон.
— Говори! — приказал Тремаль-Найк.
Тот не отвечал.
— Видишь этот огонь? Если ты не развяжешь язык, я снова начну пытку.
— Говорить?.. — прорычал Манчади. — Ты хуже, чем убил… ты меня искалечил… я не могу больше ходить… Убей меня, если хочешь… но я не буду говорить. Я ненавижу тебя… а твоя Ада… умрет!.. Я радуюсь, зная, что она испытывает те же самые муки… Мне кажется, я слышу ее вопли… Я вижу ее, привязанную к пламенеющему костру… Суйод-хан ухмыляется… туги пляшут вокруг… Кали улыбается… Вот пламя окутывает ее… Ах! ах! ах!..
И негодяй разразился сатанинским смехом, который слился с первым ударом грома, потрясшим всю хижину до основания.
Тремаль-Найк, как безумный, бросился на индийца.
— Ты лжешь, негодяй! — завопил он. — Это невозможно, невозможно!
— Это правда… твоя Ада будет сожжена…
— Скажи мне все! Я приказываю тебе!
— Никогда!
Обезумев от гнева и отчаяния, Тремаль-Найк снова схватил душителя, чтобы бросить к огню, но Каммамури остановил его.
— Хозяин, — сказал он, — этот человек не вытерпит второй пытки и умрет. Огня недостаточно, чтобы заставить его говорить; попробуем железо.
— Что ты хочешь сказать?
— Предоставь действовать мне. Он заговорит — вот увидишь.
Маратх прошел в соседнюю комнату и вскоре появился, неся что-то вроде сверла, на конце которого были приделаны две спирали из закаленной стали, с остриями, отстоящими на сантиметр друг от друга.