– И ты хочешь замести следы моими руками, – с кривой улыбкой сказал Гюрза. – Правильно говорят, что в вашем деле бывших не бывает. Продолжаешь хранить верность присяге, э? Только ты не учел одной мелочи. Не знаю, зачем тебе надо, чтобы все было шито-крыто, но зачем-то, наверное, надо, раз ты обратился ко мне. Думаю, это надо не столько тебе, сколько твоим приятелям – нацболам и коммунистам. Они и так по уши в дерьме, и лишний раз окунаться в выгребную яму им, думаю, не хочется. Только мне это все ни к чему. Даже наоборот. Если эта находка выплывет наружу, поднимется дикий шум, начнется скандал, неразбериха, которой я и еще некоторые умные люди могли бы воспользоваться. Поэтому, Лукич, тут нам с тобой не по пути. Ты мне лучше не говори, где находится этот бункер, а то я могу не устоять перед искушением... Лучше, Лукич, сделай все своими силами.
– У меня нет никаких своих сил, – сдержанно ответил Самойлов. – Мои силы – это ты и твои джигиты. Так я, по крайней мере, думал до сих пор. А теперь вдруг оказывается, что вы умеете только подкладывать бомбы в жилые дома и обвязывать своих сестер и матерей поясами шахидок.
– Бомбы и пояса – это священная война против неверных, – сказал Гюрза. Федор Лукич поморщился, но промолчал. – А ради чего мои бойцы пойдут под пули на этот раз?
– Разве вам не нужны деньги?
Гюрза напустил на себя гордый, напыщенный вид.
– Деньги – грязь, – надменно объявил он. – Бывают моменты, когда нужно выбирать...
– Это смотря какие деньги, – негромко вставил Федор Лукич.
На мгновение у Гюрзы сделался такой вид, словно он с разбегу налетел на стену.
– Ну, и о каких же деньгах идет речь? – осторожно спросил он. – Я не знал, что ты у нас олигарх...
– Даже слова этого при мне не произноси, – позволил себе слегка вспылить Самойлов. – Нашел олигарха! Все, что я имею, – вот оно, перед тобой.
Я, брат, служил честно, и руки у меня чистые, к ним за тридцать лет ни одной казенной копейки не прилипло!
– Нашел чем гордиться, – вполголоса сказал Гюрза.
– Тоже верно. – Федор Лукич как-то потух, обмяк, будто из него выпустили воздух, и вытер вспотевший лоб несвежим носовым платком. – Может, зря я не крал, как иные-прочие, не знаю. Так ведь я тебе о том и толкую: есть верный шанс это поправить, разбогатеть по-настоящему, отойти от дел... Ты молодой, тебе деньги для другого нужны – оружие, документы, техника... А я старик, мне покоя хочется. Если это дело выгорит, клянусь, больше палец о палец не ударю!
– Рассказывай.
– А не обманешь? Впрочем, верю, не обманешь. Если обманешь, тебе с таким грузом нипочем не уйти. Один анонимный звонок куда следует, и с тобой даже разговаривать не станут – жахнут ракетой из-за горизонта, и будь здоров, не кашляй...
– Я не обману, – пообещал Гюрза, – слово чести. Вот, – он указал на своего спутника, который за все время разговора не проронил ни звука, сохраняя при этом полную неподвижность, как будто был не человеком, а манекеном, – свидетель. Клянусь Аллахом, я не стану тебя обманывать. Конечно, если ты не обманешь меня.
– А мне какой резон? – возразил Самойлов. – Без твоих джигитов мне там делать нечего.
– Вот и договорились. Так что за груз?
– Золото в слитках, что-то около полутонны.
– Ого! – воскликнул Гюрза, а его телохранитель, словно проснувшись, заморгал глазами. – Это меняет дело. Что же ты сразу не сказал? Откуда столько?
– Это часть оплаты, внесенной немцами за выход России из Первой мировой. Золото, о котором мы сейчас говорим, никогда не принадлежало партии, это был личный подарок Владимиру Ильичу. Знали об этом очень немногие, в том числе, как ты понимаешь, и Верблюд. Я это местечко берег, оставлял на черный день, а теперь что же... Будет хуже, если этот олигарх, который теперь в бункере обосновался, сам его найдет. Уплывет золотишко, сволочи этой толстомясой достанется. У него и так денег куры не клюют, а нам с тобой это золото очень даже пригодится.
– Ты очень много говоришь, – заметил Гюрза. – К чему слова? И так понятно, что полтонны золота никому не покажутся лишней обузой... Ха! А славное намечается дельце!
– Еще бы не славное, – согласился Федор Лукич. – Детали обсудим прямо сейчас. Действовать надо быстро, у нас каждый день на счету, каждая минута. Наткнется этот мордатый на тайник, усилит охрану – и хрен мы с тобой тогда до него доберемся...
Когда луна опустилась за зубчатый край леса, гости ушли. Федор Лукич лично проводил их до того места, где улица дачного поселка упиралась в проволочный забор, за которым черной стеной стоял хвойный лес. В заборе имелась дыра, проделанная предприимчивыми дачниками, устроившими в лесу за оградой стихийную свалку, от которой издалека разило гнилью. Мрачный горец с автоматом первым нырнул в отверстие и растворился в темноте. Гюрза последовал за ним, задержавшись лишь для того, чтобы пожать Федору Лукичу руку. Самойлов сделал правильный ход, поманив горцев золотом: глаза у них так и горели, и чувствовалось, что им не терпится поскорее наложить свои волосатые лапы на блестящие, увесистые слитки – с гиком, со стрельбой и взрывами, с большой кровью, никого не щадя, – словом, в своем фирменном стиле. Они ни капельки не изменились с тех пор, как царская армия впервые отправилась "на погибельный Кавказ воевать Шамиля", – как были бандой бородатых разбойников, так и остались, черт бы их всех побрал, и верная нажива интересовала их гораздо больше, чем какой-то там джихад.
Стараясь держаться поближе к заборам, хоронясь за кустами, Федор Лукич вернулся домой. На кухне горел свет, крышка погреба, до этого скрытая затоптанным половиком, была откинута, и из темного квадратного отверстия тянуло запахом прелой картошки. На табуретке у стола сидел похожий на старую больную ворону Сиверс со стаканом водки в одной руке и вилкой с насаженным на нее маринованным огурчиком в другой.
* * *
В пепельнице дымилась только что закуренная сигарета, рядом лежал облезлый, но идеально вычищенный и смазанный "ТТ".
– Нет, вы точно с ума посходили, – сказал Федор Лукич. – Одни являются сюда с целым арсеналом, другой... Ты что, не мог подождать, пока я тебя выпущу? А если бы они вернулись?
– Глаза у меня уже не те, что раньше, – посмеиваясь беззубым ртом, сказал Сиверс, – а вот на слух не жалуюсь. Я тебя, Федюнчик, метров за сто услышал. Кабы ты не один шел, я бы успел схорониться, даже не сомневайся... Ну как, проводил гостей?
Самойлов молча кивнул.
– Вот и славненько, вот и расчудесно. Теперь мы с тобой посидим спокойненько, по-стариковски, а то за этой молодежью не угонишься. Помянем Верблюда, – он хихикнул, – земля ему пухом...
– За Верблюда извини, – сказал Самойлов, присаживаясь к столу и беря стакан. – Я же не виноват, что тебя все под этой кличкой знают.
– Как будто не ты ее придумал, – продолжая хихикать, сказал горбун. – Да я не обижаюсь, Федюня. Поди, привык за столько-то лет! Ну, вздрогнем!