– Мы заблудились! – раздался сдавленный сип Дарьи, и вдруг она зарыдала как ребенок, визгливо и протяжно. Признаться, я испугалась, как бы несчастная не впала в истерику, и ласково обняла ее вздрагивающие плечи. – Мы заблудились! – стонала та мне в плечо. – Нас едва не покалечили звери…
– Проходите, – поспешно предложил белорубашечник, пропуская нас в темные черновые сенцы.
Трапезничали мы одни в столовой горнице, подавлявшей своей аскетической обстановкой. В комнате стоял лишь длинный стол, лавки по обеим сторонам, стул с высокой резной спинкой во главе, а на стенах висели образа, но какие-то странные, совсем не церковные. Лица на всех иконах улыбались, а вместо нимба в углах желтели круглые солнца. Одним словом, белорубашечники, что с них возьмешь?
Ужин нам подавала неприметная девица в белом балахоне с покрытой косынкой головой, повадками и нервными движениями похожая на призрак. Не поднимая на нежданных гостей глаз, она быстро подала миски с остывшей пшеничной кашей, по куску хлеба грубого помола и деревянные ложки, потом так же тихо скрылась за дверью. Ели мы в гробовом молчании, но особого дискомфорта от этого не испытывали.
Дарья Потаповна лишь изредка шмыгала носом да, откладывая ложку, расправляла юбки, будто бы пыталась собраться с духом для душевной беседы. Бесед, тем паче душевных, я не любила и жевала все быстрее, почти не чувствуя вкуса нехитрого, но питательного кушанья.
– Тебе ведь все равно? – не выдержала она.
– Что? – вскинула я брови.
– Все равно, что мы здесь в тепле, а они остались в лесу. Возможно, эти звери… – она запнулась и судорожно вздохнула, – эти звери их уже обглодали.
– Не хочу показаться грубой… – Я бросила на бледное лицо Дарьи быстрый взгляд.
Казалось, что за последние часы она постарела на несколько лет. На щеках неожиданно проявились морщинки, словно бы кожа в одночасье высохла, у губ тяжелые складки, такие же, как у Савкова. А может, во всем виновато тусклое мерцание лучины?
– …Но я не буду рыдать, если их сожрали волки.
– Они так на тебя смотрят. Оба. И что нашли-то в тебе? Ни рожи ни кожи – один гонор. Хоть бы брови насурьмила, может, красивше б показалась.
Стараясь справиться с раздражением и не шарахнуть кулаком по столу, я преувеличенно осторожно отложила ложку и вытерла губы рукавом.
– Послушай, любезная Дарья Потаповна, я знаю даже, почему они на меня так смотрят. Оба в свое время доходчиво объяснили. Только какая тебе от этого душевная боль?
– Мужиков мне жалко.
– Ах вот как? – протянула я, уставившись на женщину тяжелым пугающим взором, отчего та затряслась, как кролик, не в силах отвести глаз. – Знаешь, я не всегда была такой. И волосы до колен были, и худобой никогда не страдала, да только милсдари, которых тебе сейчас так жалко, пытались прихлопнуть меня, как вошь. А когда эти самые нежные чувства ко мне не позволили, нашли компромисс – надели поводок на руку и потащили в Николаевск на заклание. Но знаешь, ты права! Когда буду сидеть в казематах столицы, то непременно воспользуюсь твоим советом, попрошу у охранника сурьмы и напишу себе на лбу: «Катитесь в пекло!»
– Это ж как надо было набедокурить, чтобы тебя расстрелять хотели, – набралась смелости Дарья после продолжительной паузы.
– Достаточно.
– Бедная ты моя… Несчастная, – сочувственно прошептала Дарья.
– Не надо меня жалеть. Лучше продолжайте волноваться за нашего любимого короля, – наверное, слишком грубо и сердито отозвалась я.
– Откуда ж в тебе столько злобы? Что ж ты так боишься людей-то к себе подпускать? Не все вокруг делают худое.
– Но и хорошее тоже, – хмыкнула я. Голос мой немного сел, выдав бурлившие внутри чувства. Дело не в окружающем мире, а во мне. Когда тебя столько раз предавали, поневоле приходит на ум, что болотный демон – единственный верный друг. Время от времени. Где теперь, к примеру, его крылья носят?
– Видела я, как Денис бравадился, когда расстрелять тебя собирался, и как оба, и он, и колдун, едва сознание не потеряли, когда ты умирала. Дураки вы все.
– С последним не поспоришь, – широко ухмыльнулась я, и вдруг тонкие губы Дарьи расплылись в широкой улыбке.
Наш разговор неожиданно прервал грохот где-то глубоко под полом. Словно бы кто-то прятавшийся внизу молотил по деревянным перекрытиям.
– Ты это слышала? – насторожилась я. В ступне отдался новый яростный удар.
Резко поджав ноги, я заглянула под лавку, словно собираясь обнаружить там неизвестного смутьяна. Дарья прислушалась. Снова кто-то забарабанил в погребе.
– Вот опять!
Шум усилился, и к грохоту добавился едва различимый вопль.
– Там кто-то есть! – уверенно заявила я, поднимаясь.
На пороге выросла белая тень давешнего брата, напугав нас обеих своим неслышным и незаметным появлением.
– Вы откушали? – звучно поинтересовался он несколько громче положенного, очевидно, чтобы заглушить доносящиеся голоса.
– Да-да, – Дарья неловко поднялась, оправляя юбки. – Благодарим.
– Бог отблагодарит, – поклонился белорубашечник и продолжил: – Спать постелили в женской, Алевтина проводит.
Та самая запуганная девица показалась из-за его широкой спины. Глаза ее, большие и темные, глядели на нас, женщин из другого, забытого ею мира, с жадным любопытством. Белорубашечник пропустил нас, наградив испытывающим нехорошим взглядом.
Алевтина своими быстрыми резкими движениями была похожа на мышку. Следуя за ней, мы вышли на мглистый задний двор, где темным рядом высились хозяйственные постройки. Ночь разгулялась яркой луной, озаряющей улицу потусторонним голубоватым светом, и наши фигуры стали отбрасывать длинные неровные тени. Юркая проводница привела нас к избе без окон, высоким крыльцом и светящимся колдовством образком на притолоке. Жасминовый аромат показался настолько резонирующим в царящих запахах скотного двора, что я с интересом присмотрелась к иконке и распознала тонкое колдовство от мужского присутствия. Последнее открытие развеселило меня до глубины души. Девица, крестившаяся перед входом, перехватила мою кривую ухмылку и быстро пояснила тихим, но заметно сдерживающим звонкие нотки голоском:
– Здесь незамужние девицы проживают.
– О, – кивнула я не без ехидства, – это многое объясняет.
«Женская» представляла собой большую горницу, по трем стенам которой тянулись двухэтажные нары, на четвертой висели все те же чудные образа с солнцем и улыбающимися белозубыми святыми. Только две тусклые лампадки освещали вытянутое в длину помещение, и в углах пряталась чернильная мгла.
На нарах уже почивали обитательницы закрытой деревеньки и, похоже, видели десятый, а то и тридцатый сон. Алевтина указала нам на широкую нижнюю полку (назвать постелью нагромождение язык не поворачивался), скорее всего, самое почетное место, и быстро юркнула наверх, ловко забравшись по хрупкой деревянной лесенке.