Это было невыносимо. Пришлось подойти ближе и выяснить, что там.
Я спрыгнул на берег (рядом были пришвартованы ялики, на которых никто не плавал с самого июля), осторожно ступил на топкую тропу-бечевник и проковылял к воде. Водослив был переполнен, невыносимый смрад почти осязаемо сгущался в воздухе: запах тины, грязи, соли, гнили и всего летнего мусора, утянутого течением под воду, в темное забвение. Прищурившись, я посмотрел на то, что колыхалось в стремительных зеленоватых струях. Ошибки быть не могло — рука, струящиеся волосы, одежда…
— Розмари! — прошептал я.
Но эта была не Розмари. Женщина, которую я увидел у моста Магдалины, давно состарилась, ее волосы поседели и истончились, бледная рука, привлекшая мое внимание, была короткой и грубой, туловище вдвое толще стройного тела Розмари. Открывшаяся взору мертвая плоть, зеленовато-белая и бескровная, походила на известь, изорванная одежда обнажала ноги и грязное нижнее белье. Внезапно я ощутил жалость к несчастной старухе, так жестоко выставленной под яркий свет апрельского утра; жалость, но не ужас. В некотором смысле я был рад, что нашел ее — женщина, умершая столь немилосердной смертью, получила от меня хоть каплю сочувствия. Позже, когда приехала полиция, я ощутил ужас и отвращение, но в тот миг утопленница казалась мне почти Офелией, окутанной водорослями на илистом ложе смерти, обратившей бледное неподвижное лицо вниз, к таинственным глубинам реки Кэм. И тут игра моего воображения была грубо оборвана. Неожиданное, неестественное движение текущей воды распутало водоросли, удерживавшие тело, и оно безвольно перевернулась на спину — словно усталая немолодая шлюха.
Это длилось лишь мгновение; в следующий миг я упал на колени в высокую сырую траву, кашляя и извергая блевотину. Очки соскользнули, прошиб пот, невзирая на холод. Я говорил уже — я не герой; меня выворачивало наизнанку, лицо горело, руки тряслись от страха… Меня пугала не сама несчастная жертва; я не боялся, что она может подняться и прикоснуться ко мне (хотя порой готов был поверить в нечто подобное), — я боялся твари, которая ее загрызла.
Я так и не увидел лица утопленницы.
По крайней мере, оно не будет преследовать меня во сне, и благодарю за это небеса. Но тело бедняжки было так обезображено… Даже сейчас, много времени спустя, воспоминание об этом ужасает меня больше, чем кошмары войны. Крови не было. Только кости, похожие на веревки внутренности и жуткая черная дыра на месте грудной полости, почти дочиста выгрызенная. О да, у кого-то был пир.
Я осторожно вытер рот пригоршней жесткой, шершавой прибрежной травы и встал; ноги подкашивались, голова кружилась.
— Помогите! Полиция! — закричал я и побежал обратно к мосту, поскальзываясь и оступаясь на илистом берегу.
В мою сторону глядел высокий, слегка ссутулившийся мужчина. Он стоял на мосту, подняв воротник пальто для защиты от сырого ветра. Похоже, этот человек ждал меня, и его присутствие уменьшало мой страх и потрясение. Слезы благодарности наполнили мои глаза. Я протянул к нему руку и с жаром воскликнул:
— Слава богу! Там, у водослива, труп.
Сделав еще шаг, я оступился и запачкал колено грязью; слезы застилали мне глаза. Сквозь их пелену мужчина показался мне смутно знакомым. Потом он встретился со мной взглядом; выражение его лица я по-прежнему не мог рассмотреть. Тихий вскрик сорвался с губ, бледная рука дрогнула и нырнула в карман пальто… а потом он резко повернулся и длинными нелепыми прыжками побежал прочь от меня, от этого моста, пока не скрылся за воротами.
Должно быть, я закричал. В тот момент на берегу, болтая и смеясь, появилась группа студентов, и через мгновение меня окружили дружеские, сочувственные лица. Они пытались поддержать, обнимали за плечи. Увещевали друг друга: «Расступитесь! Ему нужен воздух!»
Я старался улыбнуться, успокоить дыхание, рассказать, что случилось, унять неистовую дрожь в руках и ногах. Накренившийся мир постепенно выровнялся. Студент побежал в полицейский участок, привел двух констеблей и вызвал «скорую помощь». Я отказался садиться в машину, но глотнул бренди и почувствовал себя лучше. О том, что случилось, я рассказал трижды — студентам, которые мне помогли, полицейским, а потом суровому молодому инспектору — он брал у меня показания в участке, предложив чашку чая. Я охотно повторял, потому что с каждым разом ужасное событие отодвигалось все дальше, переходило в область вымысла. Глядя поверх чашки в серые глаза инспектора Тернера, успокоенный сочувствием в его голосе, я чувствовал себя почти героем. Да, я побывал в переделке, но все позади.
— Мистер Холмс, отчего вы решили, что там находится тело? — мягко спросил Тернер. — Я послал двоих людей, по их словам, с моста ничего разглядеть нельзя… А вы говорите, что у вас слабое зрение.
— Да, — ответил я. — Не могу объяснить.
Я рассказал ему о событиях прошлой весны, о Розмари и о том, как я вытащил ее из реки. Инспектор кивнул, будто понял меня.
— Ясно, — произнес он. — А вы опознали покойную?
Я вздрогнул, но справился с собой и даже не пролил чай. Потом тихо сказал:
— Я не разглядел ее лица. Когда она… перевернулась… меня затошнило.
Тернер едва заметно улыбнулся.
— Нечего стыдиться, мистер Холмс, — искренне заверил он. — Я видел куда больше трупов, чем вы, но это тело заставило бы любого пожалеть о съеденном завтраке. — Он помолчал и закрыл записную книжку. — На этом закончим. Как вы себя чувствуете, мистер Холмс? Сможете дойти до дома?
— Думаю, да, инспектор.
Я нерешительно улыбнулся, потеребил пуговицы пальто, а потом задал вопрос, которого он ожидал с самого начала:
— Вы считаете, что это… убийство?
Инспектор вздохнул и немного помедлил, задумавшись.
— Не знаю, — ответил он. — А вы?
Мне показалось, он всерьез надеялся узнать что-то от меня.
— Ну… может быть, на нее напал какой-то зверь? — предположил я, чувствуя себя глупо.
Инспектор приподнял брови.
— Может быть, — снисходительно кивнул он.
— Как человек мог сотворить такое? — беспомощно произнес я.
Тернер покачал головой и задал последний вопрос:
— Вы уверены, что рассказали мне все? — Его губы улыбались, но серые глаза были холодны.
— Конечно… по крайней мере… думаю, да, — запинаясь, выговорил я. — А в чем дело? Вы меня подозреваете?
— Нет, — немедленно и почти бесстрастно отозвался инспектор. — Мы никого не можем подозревать, пока не доказан факт убийства, а это определит патологоанатом.
— Вот как. — Это прозвучало жалко, и немедленно появилось непрошеное чувство вины. — Понимаю.
Я смотрел на улыбающегося Тернера, и по моей коже бежали мурашки. Я совсем не умею лгать. Наверное, инспектор догадался, что я рассказал не все. Однако то, о чем он не узнал, было для меня слишком важным и слишком личным. Кроме того, я сам не мог в это поверить и должен был убедиться, прежде чем решить, как действовать.