Quia apud te propitiatio est propter
legem tuam sustinebit
te Domine sistinuit anima mea in verbum eius.
Speravit anima mea in Domino… [4]
Да… Получалось у меня, кажется, страшно. Надо же, и чего я вдруг про это вспомнила? Когда-то сто лет назад, ещё в институте, просто для интереса читала псалмы – латинский язык совершенствовала. Неужели слова так врезались мне в память, что для акции извлечения душ я выбрала именно её?..
Что – я сейчас увижу, как начнут отделяться души от тел? Ой, мамочки… Но сказала «а», подавай «б»… Я пела, пока не запнулась. Забыла.
Прищурилась. Удивлённые до крайности лица. Я под куполом цирка. Пою. И – ничего. Никто не помирает.
Шок – да, шок, как это я от наручников избавилась.
И…
– Всё-таки говорящая…
– Знатный мутант. Да ещё к тому же иностранный…
– Польский, что ли…
– Да какая на хрен разница? Ты понял, что это всё дело меняет? Раз оно петь может? Это же дополнительное бабло!
– Да…
– Я ж тебе говорил – язык есть, уши есть, башка нормальная – не может не говорить!
Что я наделала… Дура, какая же я дура… А ещё ведь подумала о взаимосвязи явлений. И «Из глубины взываю» из глубины памяти возникло – думала: не случайно. Что все наши поступки зачем-нибудь да пригождаются. А фигушки. Всё зря, всё мимо тазика… Опять сделала себе только хуже. Теперь они от меня не отстанут.
Так я размышляла, пока меня снова заковывали, прибивали цепочку к столу уже накрепко, не оставляя даже жалких сантиметров. Теперь шелохнуться было невозможно.
Одно было хорошо. И это главное. Никто не дохнет от моего пения. Случай это проверить мне представился. Вряд ли это из-за того, что пела я на латинском языке. Вокальная партия на английском, на русском или даже на церковно-славянском тоже ничего не изменила бы. У меня был вариант исполнить, например, «Богородице, Дево, радуйся» – но там почти всё понятно, никакого адского трепета. А… Оно и так особого не вызвало. Плохо я всё же пою. И впустую. Так что либо я должна знать специальную сакральную песню – которой я сто процентов не знаю. Либо – моим профильным занятием всё же являются пророчества. Но с этим, как показывает практика, тем более глухо. Ни видений, ни «голосов», ни прочих озарений и желания поделиться с людьми какой-нибудь информацией нет. Ведь мы с Глебом тренировались. Я ему пророчила (первое, что в голову пришло): у тебя завтра вырастет хвост! Мать купит тебе фломастеры! Сейчас к нам в дом влетит попугайчик! Ноль на массу. Не происходило ничего. Я не провидица.
Управление морем-окияном. Пока нет возможности проверить. Хотя слабо верится.
Так зачем же всё-таки я? Сколько времени я владею чудесным даром, а всё даром? Хорошо, поручик, скаламбурили. Но неужели никакой пользы от меня так и не будет, так и стану я просто летать в своё удовольствие?
Или стремление к пользе – махровая глупость с моей стороны? А надо просто жить и получать удовольствие? Но наш человек так не может. Какой русский не любит быстрой езды и размышлений на тему собственного предназначения? Если только новый, тот, пресловутый, в красном пинжаке, который уже вымер или так переродился, что не узнаешь.
Вот и мне очень хотелось бы определиться. И начать уже что-то делать.
Так, может, всё-таки шоу-бизнес? Вот и разгадка, вот и ответ? Но только без этих типов, без посредников. А что? Дождаться, когда они меня уже наконец-то продадут. Да и сбежать уже от купивших.
Но дождалась я того, что теперь они не отходили от меня никогда. Подносили питание, на которое я, естественно, не реагировала, сидели со мной – по одному, парами и все вместе неотлучно. Изучали меня. Щекотали даже – чтобы я заговорила, понятное дело. Я молчала, только порыкивала иногда. И отмечала восхищение на их глупых лицах и в разговорах. Нулей в сумме, которую они за меня запросят у покупателя, естественно, накрутилось. И ребята охраняли свои деньги по-взрослому. Интересно, когда же они работают? Когда-то ухитряются всё-таки, потому что скоро я стала понимать некоторую цикличную закономерность в их ротации.
Путей к бегству не было никаких. Несмотря на то, что мне стали устраивать прогулки. Ну конечно, ведь я не переставала играть: цапля чахла, цапля сохла, цапля уже практически сдохла. Когда я решила, что мне угрожает гангрена и ампутация занемевшей конечности, тюремщики тоже это почувствовали – после оживлённого совещания наручник перестегнули на другую ногу, аккуратнейшим образом подхватили меня и потащили на улицу. Ой, свежий воздух, чудо! У меня даже голова закружилась. И снова мороз, ну надо же! А ведь была весна, я же помню. Не год же я в заключении просидела? Нет, просто похолодало.
Для улицы цепь мне подобрали длинную, другой её конец пристегнули к тяжёлой металлической катушке, вкопанной у порога. Я взмыла в небо. Благодать, благодать, счастье! Конечно, дёрнувшая за ногу цепь тут же напомнила об ограниченности моих возможностей. Но я не расстроилась. Насколько этой самой цепи хватало, я нарезала круги в воздухе. Смотрела вниз: все три тюремщика стояли на улице. И, может, смотрели на меня. Этого я видеть не могла. Без очков-то…
Три. Всё последнее время их три. А где раненый джигит? Который далеко не убежит? Где попорченный посредник? Покупателей ищет? Почему он больше так и не появился?
А дом этот стоял среди чиста поля. Новый, видать, совсем. Невдалеке виднелся лес. С другой стороны – что-то вроде брошенной стройки, точнее не могу сказать. И дорога была – потому что машина у забора стояла. А за забором что? Цепи до забора едва хватало. Я постаралась как можно осторожнее, не привлекая внимания, заглянуть за него. Снег, кажется, за забором. А с другой стороны?
Прогулка закончилась. Меня вернули в камеру. Так мы и стали жить – я на арене цирка, поскольку присмотр был неусыпным. Чтобы не терять силы, которые всё равно уходили, я перестала проявлять агрессию, рваться и царапаться. И меня начали выносить на улицу чаще.
Если бы хоть раз, хоть один-единственный раз они оставили бы меня одну – пусть на цепи, но на улице, я бы тут же ударилась о землю, освободилась от наручника и умчалась бы по морозу босиком! Но нет – большие деньги вставали из-за горизонта зелёным рассветом. Даже поправка на русское народное раздолбайство не проходила. Стерегли.
Я существовала – на улице, как собака, или в подвале, как крыса. И всё на цепи. Скоро завою. Или залаю.
Да, голос я больше не подавала, как они ко мне ни приставали. Может, придут к выводу, что им глас из глубины почудился?..
Они не понимали, что сидеть на морозе мне холодно – точно так же, как и им. Поэтому я была вынуждена, чтобы согреться, остервенело мотаться кругами над двором. А что ещё оставалось делать? Ихтиандру в бочке было ещё хуже.