В довершение всего у него были невозможно длинные, тонкие и белые пальцы, словно щупальца осьминога-альбиноса, и бледная, словно отбеленная, кожа, какая иногда бывает у рыжеволосых. Шептались, что его прикосновение — яд. Он подыгрывал этому, хватая с наигранной неуклюжестью насмехающихся мальчишек, прыгавших вокруг него всегда на безопасном расстоянии.
Однажды вечером после игры в зайца и гончих он отдыхал на ступеньках, тяжело дыша, словно лис, когда к нему подкрался на цыпочках маленький мальчик по имени Поттс и ударил его в лицо. Это должен был быть не более чем хлопок, но вышло иначе.
Когда другие мальчики увидели, что жуткое чудовище Бонепенни оглушено ударом и из его носа идет кровь, они набросились на него, и вскоре Бони оказался на земле, его пинали, избивали и всячески измывались. В этот момент я как раз оказался поблизости.
«Прекратите!» — закричал я изо всех сил, и, к моему изумлению, свалка тут же остановилась. Мальчики начали выбираться один за другим из путаницы рук и ног. Наверное, в моем голосе прозвучало что-то такое, что заставило их послушаться. Может быть, мое умение исполнять загадочные фокусы придало мне незримую ауру авторитета, я не знаю, но, когда я приказал им возвращаться в Грейминстер, они испарились, как стая волков в сумерках.
«Ты в порядке?» — спросил я Бони, помогая ему подняться.
«Немного пострадал, но лишь в одном-двух далеко расположенных друг от друга местах — как карнфортская говядина», — ответил он, и мы оба рассмеялись. Карнфорт был печально известным мясником из Хинли, семья которого со времен наполеоновских войн поставляла в Грейминстер воскресные ростбифы, жесткие, как подметка.
Я видел, что Бони пострадал сильнее, чем он готов признать, но он не подавал виду. Я подставил ему плечо и помог дохромать обратно в Грейминстер.
С того дня Бони стал моей тенью. Он усвоил мои увлечения до такой степени, что практически превратился в другого человека. Временами мне даже казалось, что он становится мной; что здесь, передо мной, та часть меня, которую я искал ночами в зеркале.
Что я знаю наверняка, так это то, что мы никогда не были в лучшей форме, чем когда были вместе: что не получалось у одного, с легкостью делал другой. Бони был прирожденным математиком и раскрывал для меня тайны геометрии и тригонометрии. Он делал из этого игру, и мы провели много счастливых часов, рассчитывая, на чей кабинет упадет башня Энсон-Хаус, если мы уроним ее гигантским паровым рычагом нашего изобретения. В другой раз мы с помощью триангуляции обсчитывали серию хитроумных туннелей, которые по сигналу должны были одновременно обрушиться, увлекая Грейминстер и всех его обитателей в Дантову бездну, где на них набросятся осы, пчелы, шершни и личинки, которых мы собирались туда поместить.
Осы, пчелы, шершни и личинки? Неужели отец на самом деле это произносит? Я начала слушать его с новым чувством.
— Как это сделать, — продолжал отец, — мы не думали, но результатом наших развлечений было то, что я находил общий язык со стариком Евклидом, а Бони в то же время усовершенствовал свое искусство престидижитатора. Различные предметы появлялись и исчезали на кончиках его пальцев с такой дивной легкостью, что даже я, в совершенстве знавший, как делается та или иная иллюзия, с трудом верил своим глазам.
По мере того как росло его искусство фокусника, росло и его чувство собственного достоинства. Овладев магией, он стал новым Бони, уверенным, ловким и, наверное, даже нахальным. Его голос тоже изменился. Если вчера он говорил как осипший школьник, теперь внезапно — по крайней мере во время представления — у него как будто появилось горло из полированного красного дерева: гипнотический профессиональный голос, который зачаровывал слушателей.
«Воскрешение Чанг Фу» происходило так: я облачался в просторное шелковое кимоно, найденное на благотворительной церковной распродаже, из прекрасной кроваво-красной ткани, покрытой изображениями китайских драконов и загадочными знаками. Я красил лицо желтым мелом и обвязывал голову тонкой резинкой, чтобы приподнять уголки глаз. Пара оболочек от сосисок Карнфорта, покрашенных и порезанных на длинные накладки для ногтей, добавляла отталкивающих деталей к моему облику. Для завершения моего наряда требовалась еще обгорелая пробка, пара клочков растрепанных шнурков в качестве бороды и пугающий театральный парик.
Я вызывал добровольца из зала — естественно, сообщника, с которым предварительно репетировал. Я приглашал его на сцену и объяснял комическим напевным голосом китайского мандарина, что собираюсь убить его, отправить в край счастливых предков. Это сухое объявление всегда заставляло зрителей ахнуть, и не успевали они прийти в себя, как я доставал пистолет из складок кимоно, наставлял его на сердце сообщника и нажимал курок.
Стартовый пистолет производит ужасающий грохот, когда из него стреляют в помещении. Мой ассистент хватался за грудь, раздавливая припрятанный в кулаке пакетик кетчупа, жутко брызгавшего сквозь пальцы. Потом он переводил взгляд на месиво на груди, неверяще распахивая глаза.
«Помоги мне, Джако! — вопил он. — Фокус не удался! Я убит!» — и падал плашмя на спину.
К этому моменту зрители уже напряженно сидели, в шоке, кое-кто вскакивал на ноги, некоторые плакали. Я протягивал руку, успокаивая их.
«Молссите! — шипел я, окидывая их пугающим взглядом. — Плледки тлебуют молсяния!»
В этот момент могла раздаться пара нервных смешков, но, как правило, воцарялось изумленное молчание. Я доставал скатанное в рулон покрывало и накрывал им своего якобы мертвого помощника, оставляя на виду только его лицо.
Это покрывало было весьма необычным, я сделал его в абсолютной тайне. По длине оно разделялось на три части парой тонких деревянных штифтов, вшитых в две узкие кулиски, которые шли вдоль всего покрывала и были, естественно, невидимы в скатанном виде.
Присев на корточки и используя свое кимоно в качестве прикрытия, я снимал туфли с ног ассистента (это было легко сделать, поскольку он тайком ослаблял шнурки перед тем, как я вызывал его на сцену) и цеплял их носками вверх на один конец штифтов.
Туфли, видишь ли, были специально подготовлены, в каждом каблуке просверливалось отверстие, в которое можно было вставить гвоздь и воткнуть его в край штифта. Результат был более чем убедительный: труп, лежащий на полу, голова которого торчит с одной стороны покрывала, туфли — с другого.
Если все шло по плану, к этому моменту на покрывале проступали большие красные пятна в районе груди «трупа», а если нет, то я всегда мог добавить немного из пакетика, вшитого в мой рукав.
Дальше наступала важная часть. Я просил притушить огни («Достопочтенные плледки тлебуют полной темноты!») и во мраке поджигал магний. Вспышка магния на миг слепила зрителей — как раз достаточно, чтобы мой ассистент успевал выгнуть спину и, пока я поправлял покрывало, упереться ногами в пол. Его туфли, конечно, торчащие с другого конца покрывала, производили впечатление, будто он все еще лежит горизонтально.