Александра положила трубку и улеглась в постель, не закрыв окна и не погасив лампы, стоявшей на тумбочке в изголовье. Натянув до подбородка вышитое шелковое одеяло, вызывавшее такое восхищение Марианны, она вслушивалась в шум дождя, мешающийся с рокотом старых деревьев парка, которые трепал и раскачивал сильный ветер. Изредка, при особенно резких порывах, слышался треск ломаемых ветвей.
«Где Марианна? — спрашивала себя женщина. Эта мысль не давала ей покоя. — В кухне прячется, наверное… Или мать увела ее в сторожку. Несчастная! Ведь она младше меня на несколько лет, ей всего сорок… Стать местным пугалом, страшилищем для собственной семьи… Обузой для мужа, пустым звуком для детей… Ее даже не допускают к встрече с дочерьми, чтобы те не расстраивались, когда она вновь уедет в больницу… Но неужели она так безнадежна? Конечно, поведение у нее несколько причудливое… Но я встречала немало людей еще более странных, которые жили свободно и никому в голову не приходило их запирать в закрытых лечебницах! Быть может, она и права, говоря о том, что просто мешает мужу… Не такой уж он мягкосердечный человек, этот Делавинь, правнук полковника. Видно, ему было легче распространить историю о том, что жена увидела фамильное привидение, чем публично признать, что он создал ей такие условия, которые толкнули ее к наркотикам… Дидье казался мне мягким, веселым парнем, но не надо забывать, что он сын своего отца. Непонятна только позиция ее матери… Почему она потакает зятю? Жанна довольно независима, все еще работает и сама себя содержит, по всей вероятности… Разве что внуки? Быть может, в ее понятии их благо и содержание дочери в клинике — одно и то же! Но сколько же они смогут прятать Марианну? Сегодня о ней знаю я, завтра узнают все! Если Делавинь не найдет денег, в клинику она не вернется… А денег ему взять, кажется, негде…»
Ей казалось, что она не уснет. Мешало все: тревожные мысли, смутный страх перед Жанной, которая, как предполагала Александра, тоже бодрствовала этой ночью, шум дождя, ветер, треплющий едва «оперившиеся» зеленью деревья… И все же в какой-то момент сон, как старинный ткацкий стан, тяжело тронулся с места, рама с нитями утка2 опустилась на нити основы… И начало ткаться полотно, где крепко и нерасторжимо мешались реальность и вымысел, бывшее и не бывшее, день минувший и еще не наступивший…
Александра открыла глаза оттого, что ей на лицо легли солнечные лучи. Они щекотали кожу, как легкие прикосновения. Женщина спрятала голову под одеяло, полежала так минуту, затем выбралась из постели и подошла к окну.
«Значит, я все же уснула…» — изумленно думала она, окидывая взглядом парк, совершенно неузнаваемый на ярком утреннем свету. Омытый ночным дождем, помолодевший и освеженный, он испускал, казалось, голубовато-золотистое сияние, почти материальное и осязаемое. Воздух, влажный, густой, насыщенный испарениями земли и листвы, опьянял. В парке звенели птицы — Александра то и дело замечала их мелькание среди ветвей в чаще. «Настоящий рай!»
Она торопливо умылась и спустилась в столовую, рассчитывая застать Жанну. Однако ее там не было. Художница сняла с калорифера свою куртку, совершенно высохшую за ночь. Достала из кармана телефон, убедилась, что он выключился из-за недостаточного заряда батареи. «Надо скорее возвращаться в Париж! Мне здесь нечего делать!»
Это была разумная мысль, но она показалась женщине чужой. Александра понимала, что на этот раз ввязалась в самую безнадежную историю за всю свою карьеру в качестве посредника. «Случалось мне зарабатывать куда меньше, чем я ожидала, случалось и на неприятности нарываться… Но никогда еще не приходилось иметь дело с людьми, которых вообще не интересует предмет сделки, — причем равнодушны к нему обе стороны! А то, вокруг чего все вертится, по выражению Делавиня-старшего, нельзя купить за деньги… Хотя деньги-то ему как раз очень нужны. Теперь я понимаю, насколько он в них нуждается… Совершенно немыслимо, с его точки зрения, чтобы в деревне вдруг появилась мадам Делавинь — такая, какой она стала. Всем станет ясно, что никаких призраков не было, она обычная наркоманка, ставшая проклятьем для семьи. И мужу ее придется держать голову пониже… С его-то гордыней!»
Художница обратила внимание на то, что ее одежда, которую она вчера оставила сушиться в ванной комнате, аккуратно сложена в стопку и лежит рядом с калорифером на стуле. Тут же стояли мокасины, набитые комками из газетных листов. «Жанна постаралась, — поняла она. — Это намек, чтобы я быстрее отсюда убралась. Что ж, понятно… Но сперва мне придется кое на что взглянуть, раз уж я сюда попала…»
Сбросив халат, она натянула высохшую одежду и обулась. Выйдя из коттеджа, Александра не обернулась. Она чувствовала, что дом, оставшийся за ее спиной, пуст.
Оказавшись во дворе, она сразу направилась к сторожке. Ворота были заперты, но калитка, как убедилась Александра, открыта. «Ее оставили специально для меня, — поняла женщина, оглядывая пустынный двор, залитый ярким утренним солнцем. — Чтобы я беспрепятственно ушла. Кажется, я снова попала в сказочный пустой замок великана… Мне разрешено уйти, но я остаюсь, и чем все это кончится, неизвестно…»
Дверь в сторожку была заперта. Подергав ее, Александра попыталась заглянуть в единственное окошко, но оно оказалось наглухо завешено изнутри плотной синей тканью. «Кажется, никого там нет… — Женщина все больше проникалась тревогой, которую внушало ей безмолвие этого места. — Да есть ли кто-нибудь во всем поместье? Неужели я одна?»
Медленно, поминутно останавливаясь, оглядываясь и прислушиваясь, Александра направилась к парку. Ей все еще не верилось, что ее могли оставить одну, но она уже начинала допускать такую возможность. «Кабинет Пьера на сигнализации, в случае чего сразу приедет полиция… Все прочее, кажется, бросили на произвол судьбы. Если что-то случится, отвечать придется мне… Может быть, в этом и расчет? Нужно срочно уходить!»
Рассудок советовал немедленно бежать, но Александра переживала одну из тех минут, когда его советы не имели для нее никакой ценности. Это случалось в самых острых и спорных ситуациях, и случалось не раз: разум настойчиво взывал к ее осмотрительности, но женщина повиновалась совсем другим, невнятным, темным, едва слышным сигналам, которые подавала ей интуиция.
Она шла по одной из тех аллей, которые недавно были заново проложены и красиво засыпаны гравием. По сторонам тянулись обширные лужайки, покрытые свежей травой, проросшей сквозь прошлогоднюю рыжую листву. Александра лишь смутно помнила направление и потому двигалась наугад, сворачивая с одной дорожки на другую, то попадая в заброшенные уголки парка, где ноги чуть не по щиколотку тонули в грязи, то вновь случайным образом выбираясь к окультуренным местам и ступая по голубоватому гравию. Она сознательно искала более заболоченные участки, помня, что беседка появилась из чащи внезапно, словно выброшенная волной деревьев, а окружали ее совсем уж дикие, запущенные заросли, где нельзя было предположить наличие построек.
Так произошло и на этот раз. Тропинка, по которой уже без всякой уверенности двигалась Александра, внезапно вильнула, и художница вновь увидела идеально круглую поляну с аккуратно подстриженной травой и барочную каменную беседку с крышей в виде раковины. Женщина на миг остановилась, борясь с волнением. Сфинксы, охранявшие вход в беседку, были обращены лицами прямо к Александре. Вновь тронувшись с места, художница ступала медленно, словно каменные изваяния в любой момент могли ожить и напасть на нее. Она всматривалась в их непроницаемые лица, жадно выискивая знакомые черты… Наконец подошла вплотную и поочередно склонилась над каждым сфинксом, рассматривая их в упор.