Удивленный Фима поднялся на трибуну.
– Ваша честь, господа присяжные… – Журавушкин для эффекта сделал паузу. – Я узнал этот факт от Раисы Гавриловны, но по ее просьбе вынужден был молчать. Дело в том, что моя подзащитная приносит себя в жертву ради человека, которого любит. Своего мужа.
Журналисты тут же оживились. Жена-то, оказывается, любит мужа, а не красавца-актера! Да еще и в жертву себя приносит этому чудику! Да в уме ли господин адвокат? Судья тоже посмотрела на Журавушкина удивленно. Даже прокурор сказал «ну-ка, ну-ка» и подался вперед.
– Я не понимаю, о чем вы… – рассеянно сказал Фима Раевич.
– Только давайте на этот раз обойдемся без Бодлера, – предупредил Журавушкин. – Сдается мне, Ефим Иванович, что за цитатами классика вы прячете свое истинное лицо.
– Кто? Я? – искренне удивился Фима.
Он был сейчас в состоянии прострации. Журавушкин понял, что Раевича можно взять голыми руками. Вот сейчас Ефим Иванович будет говорить правду и только правду.
– В тот вечер, когда была убита Настя, вы первым вышли в сад, – громко сказал он, обращаясь к Раевичу. – Вы, а не моя подзащитная, и не Градова. Ваша жена разговаривала на кухне с Василисой Петровной. Они обсуждали сломанный кран. Дверь была приоткрыта. Раиса Гавриловна видела, как вы на цыпочках, в одних носках, крадетесь к выходу, прижимая к груди ботинки! Это так?
– Я…
– Говорите: так оно и было?
– Да, – сдался Раевич.
– Говорите всю правду! – велел Журавушкин.
– Но я не могу… – простонал Ефим Иванович.
– Стараниями адвоката Журавушкина у нас, кажется, появился новый кандидат на роль убийцы, – с иронией сказал прокурор.
– Молчать! – грохнул о трибуну молоток. – Вопрос серьезный и по существу! Раевич, это вы, опережая всех, вышли в сад?!
– Да.
– Говорите!
– Хорошо. Я расскажу все. Я хотел молчать, но теперь скажу. Прости, Рара, – он бросил умоляющий взгляд на жену. – Я очень тебя люблю, но эти люди меня вынуждают.
– Раевич! – пригрозила судья. – Не пытайтесь нас разжалобить!
– Я ведь уговаривал Рару не ходить в сад, – тяжело вздохнул Ефим Иванович. – У меня было дурное предчувствие, и Бодлер… Извините. Зачем я снял ботинки? Честное слово, не знаю! В кухне я услышал голоса. Я пошел за своей женой, но потом понял, что ее что-то задержало в доме. Как потом оказалось, сломанный кран. Я почему-то решил, что могу все исправить, – горько сказал он. – Мол, поговорю с Настей, и она успокоится. Тихо-мирно уедет из нашего дома, и мы заживем, как прежде. Не знаю, почему я так решил? В общем, я вышел в сад. Ночь была так прекрасна! На небе сияла луна. Я сразу вспомнил Бодлера, на ум пришли строки… Извините. Я подумал, что в такую прекрасную лунную ночь вряд ли случится что-то дурное. Они ведь женщины. Обе. Красивые. Влюбленные. Рара все ей сумеет объяснить. Я искренне на это надеялся. Я был против того, чтобы мы уехали в какие-то Кузьминки. Нет, меня не бытовые удобства волновали, вовсе нет. Мне за пятьдесят. Я уже не молод, хотя и не стар. Но к этому возрасту жизнь уже входит в привычную колею, она течет размеренно, без всяких потрясений. Что такое переезд? Недаром ведь говорят, что он приравнивается к пожару. Мою жизнь пытались поджечь, и я вовсе не был уверен, что выживу в этом огне…
– Короче, Раевич, – предупредил Журавушкин. – И без поэзии.
– Что? Ах, да. Когда раздался выстрел, мне показалось, что это буквально в двух шагах. Я на минуту оглох. А потом раздался второй… С перепугу я метнулся в другую сторону. Признаюсь, я бежал, как заяц, – горько усмехнулся он. – Подумал, что стреляют в меня. Но потом опомнился. Раздался третий выстрел, и я уже уверенно побежал к беседке. Там лежала Настя, а рядом стояла моя жена. И я понял: свершилось! Я так разволновался, что спрятался в кустах. Подождал, когда придут все остальные. Мне не хотелось говорить, что я пришел раньше всех и увидел свою жену, нагнувшуюся над умирающей Настей. Я не хотел свидетельствовать против дорогого мне человека. Против женщины, которую я безумно люблю!
– Разве это не вы убили Настю? – растерялся Журавушкин.
– Кто? Я? Рад бы помочь своей жене, но, увы… – Ефим Иванович развел руками. – Я этого не делал. Мне что, тоже придется покончить с собой, чтобы это доказать? – горько спросил он.
– Если так будет продолжаться, я велю ко всем свидетелям приставить охрану! – стукнула молотком судья. – Журавушкин! Я выношу вам предупреждение! Прекратите вербовать убийцу среди близких людей подсудимой! Мало того! Адвокат! Я объявляю вам в протокол замечание! Если так будет продолжаться, я вынесу частное постановление в ваш адрес, и направлю его в адвокатскую палату! Вы прекрасно знаете, чем вам это грозит! Принятием дисциплинарных мер вплоть до отстранения вас от частной практики!
– Я все понял, ваша честь, – Журавушкин почувствовал, как его колени задрожали. Его адвокатская карьера оказалась под угрозой. Если еще и уголовное дело заведут, по статье «доведение до самоубийства», тогда точно, конец! Он сменил тон: – Ефим Иванович, вы сумели убедить всех в вашей невиновности. Вы даже не брали в руки этот пистолет. Конечно, вы не убивали. А больше никого у беседки не было? Может быть, вы слышали, как трещали кусты?
– Так ведь это я через них ломился! – в зале засмеялись. – По кустам и, кажется, по клумбам.
– Адвокат, вы довольны? – с иронией спросила судья.
– У меня есть вопросы к свидетелю, – привстал прокурор.
– Возражаю! – встрепенулся Журавушкин.
– Помолчите! – стукнул молоток. – Вы свое дело сделали!
– Скажите, свидетель, – прокурор из-под лобья, хищно посмотрел на свою добычу. – Вы ведь с самого начала знали, что убила ваша жена?
– Да, – признался Раевич.
– И вы, разумеется, сказали об этом ее адвокату?
– Да. У нас был разговор.
– А он посоветовал вам молчать? Так?
– Именно так. Да я и не собирался…
– И если бы не самоубийство Градовой, мы бы так и не узнали всейправды. Не узнали бы того, что дело настолько очевидное, что всякие сомнения должны были отпасть в первый же день. Но стараниями, а главное, ложью нашего адвоката… – прокурор развел руками. – Всякими недомолвками…
– Ваша честь, я прошу перенести заседание! – Журавушкин вытер пот, струившийся по щекам.
– Правильно, а что вам еще остается, когда защита рассыпалась? Только время тянуть, – с иронией сказал прокурор.
– Хорошо! – стукнул молоток. – У нас сегодня день откровений. Необходимо передохнуть.
Впервые Рара отказалась от встречи со своим адвокатом. Журавушкин воспринял ее деликатность с облегчением: он не мог смотреть своей клиентке в глаза. Только что он своими собственными руками ее, по сути, утопил.
«Неужели убила она? – похолодел Журавушкин. – Ведь все к тому и идет! О, я, слепец!»