Как видно, Игорь Дмитриевич обладал чувством юмора, хоть и несколько специфическим. Но и ситуация, в которую он угодил, была, мягко говоря, специфической.
— Каких адвокатов? А, ну да. Астапова и Ставровского, по-моему, — ответила я.
Игорь сморщился так, словно раскусил обитающего в малине зловонного зеленого клопа:
— Ставровского? Этого жида? Да он же в субботу и работать не будет!
— Сегодня воскресенье, — заметил следователь.
Я повернулась к последнему и негромко сказала:
— Мне нужна короткая беседа с Игорем с глазу на глаз. Конечно, если это невозможно, вы можете настоять на своем или на чьем-либо ином присутствии, но мне кажется, что, требуя остаться с ним тет-а-тет, я не нарушаю никаких правовых и процессуальных норм. По крайней мере, в нашей замечательной губернии, — добавила я, не в силах отказаться от легкого сарказма.
Следователь кивнул.
— А что лично вы думаете по этому поводу?
— Я? — Он передернул плечами. — А что тут думать? Редко можно найти более очевидное преступление. Если бы обвиняемый не был сыном губернатора, уже можно было бы поставить на нем крест. А так — вон вас сколько понаехало, защитничков…
Я вспомнила слова губернатора о том, что мне следует принять невиновность его сына как аксиому. Ну что ж, можно попробовать. А если аксиома окажется фальшивой, я это сначала почувствую, а потом и «дойду» логически.
— Очевидное преступление? — негромко произнесла я, оглядываясь на Игоря, который, завидев наподалеку журналистов, причем, кажется, не только из области, но и из центральных СМИ, заорал: «Уберите журналюг! Опять понапишут, что и Иисуса я распял, находясь в запое!» М-м… а вам не кажется, что оно слишком уж очевидно? Вы были в морге?
— Был.
— И что можете сказать? Нет, вы не смотрите в сторону, прошу вас. Я представитель губернатора и действую от его имени. Думаете, мне самой приятно говорить об этом?
Он кашлянул и ответил:
— Понятно, что неприятно. А что в морге? Видел я трупы. Афонина, охранника, так отделали, что лица не видно. Глаз выколот, нижняя челюсть в крошку разбита. Она вообще была отверткой пришпилена к небу. Но, что характерно, на отвертке нет отпечатков. То есть вообще-то отпечатки есть, но они принадлежат самому охраннику. Хотя понятно, что отвертку себе в подбородок вовсе не он сам втыкал. М-да… Второй охранник застрелен очередью в упор. Из того самого пистолета-автомата, что нашли у этого… — следователь скривился, — у обвиняемого.
— А Войнаровский?
— Чем убили Войнаровского, пока непонятно. Рана в шее кошмарная, он, верно, в доли секунды умер, без боли, сразу. Врачи говорят, что в ране обнаружены следы морской соли. Совершенно непонятно, откуда. Вода в джакузи была пресной. И непонятно, кому понадобилось промывать рану соленой морской водой.
— Соленой морской водой? — переспросила я. — Это интересно. А почему вы думаете, что рану промывали? Скорее всего, эту рану и нанесли соленой морской водой. Не в жидком, конечно, виде, — добавила я, увидев недоуменный взгляд следователя, — а сосулькой. Сосульку, полученную из морской воды, нельзя обнаружить никаким хитрым прибором. Ее спокойно можно было пронести мимо охраны, а потом воспользоваться ею, как ножом.
— В самом деле, — проговорил следователь задумчиво, — в самом деле… Но в таком случае сосульку нужно было подготовить заранее — заморозить в холодильнике особым способом. И потом быстренько донести до места назначения. Значит, необходимо было находиться неподалеку от дачи Войнаровского. Как вот он, например…
— Ну, я сомневаюсь, чтобы Игорь Дмитриевич воспользовался столь мудреным способом, — сказала я и оглянулась туда, где находился обвиняемый, продолжавший заочно препираться с журналистской братией и уже перешедший к угрозам. — Конечно, он служил в спецназе и многое усвоил, но не до такой же степени. Ведь в припадке гнева он себя совершенно не контролирует. А для изготовления ледяного ножа нужен ледяной же рассудок. Так что это соображение, на мой взгляд, свидетельствует, наоборот, в пользу Игоря. Но я говорю предварительно, навскидку. Во всем будут разбираться адвокаты. Меня же интересует другое, совсем другое.
— Что именно?
— Ну, для начала хотя бы дом Войнаровского. Там, я думаю, мне было бы удобнее всего и переговорить с Игорем Дмитриевичем. Вы не возражаете?
— Да нет, пожалуйста.
* * *
— И что порекомендовал вытянуть из меня папаша? Какое признание?
Сказав это, Игорь Дмитриевич с независимым видом закинул одну ногу на другую и закурил.
— Откровенно говоря, Дмитрий Филиппович не хотел вытягивать из вас никакого признания. Потому что он сразу сказал мне, что вы невиновны, так как не можете быть виновны вовсе.
— А-а, по принципу — «этого не может быть, потому что не может быть никогда»? — криво усмехнулся он.
— Совершенно верно. Ваша невиновность — это как аксиома. Но для меня она не столь очевидна, как для вашего отца. Откровенно говоря, вы сами-то знаете, виновны вы или нет? А?
На эту фразу Игорь рассмеялся мне в лицо с видимым наслаждением, грубо, с подчеркнутыми истерическими нотками — для того, чтобы выплеснуть все наросшее слоем черной копоти на душе. Хотя и было ли у него в душе что-то помимо этой копоти?
— Я понимаю, — наконец, отсмеявшись, проговорил он, неожиданно перейдя на «ты», — что тебя прислали сюда конструировать гипотезы. Лепить чушь, которая более или менее правдоподобна. Но если честно… Да как я мог по пьянке завалить четверых здоровенных мужиков, а? Максимум, на что я тогда был способен, — это подстрелить какую-нибудь ворону. Да и то скорее случайно. Я и шел по дороге, и палил наугад. Темно же было уже. А теперь сама подумай: ну сунулся бы я к Войнаровскому с агрессивными, так сказать, намерениями. Ну убил бы одного охранника. И что бы вышло? А вот что: оставшиеся охранники раскатали бы меня, как щенка, не посмотрели бы и на моего папашу.
Игорь произнес свою речь небрежно, кривя рот и смотря прямо на меня наглыми, отчаянно сверкающими глазами. Меня невольно передернуло от того, как он сказал фразу «ну убил бы одного охранника», выговорив ее так легко, будто не о гибели человека говорил, а о таракане. Нет, тут и не пахнет аксиомой абсолютной невиновности Игоря. Этот все может. Может убить, а потом непринужденно доказывать, что он тут вовсе ни при чем, что был пьян и все такое.
— Игорь, — продолжила я расспросы, тоже — чего с ним церемониться! — переходя на «ты», — насколько я знаю, ты ведь несколько раз буянил в ресторанах и ломал переборки отдельных кабинок ударом кулака? А?
Тот пожал плечами.
— Так вот, — закончила свою мысль я, — уж кто-кто, а ты не можешь говорить о себе: «раскатали бы меня, как щенка». Ты ведь не слабак и не щенок, отнюдь. Ты и стаканы пальцами ломал… На презентации нового ночного клуба, открытого в бывшем Доме архитектора. Помнишь? И тоже, кстати, далеко не в трезвом виде ты все это вытворял. Думаю, совершенно не обязательно тебе строить из себя невинного младенца, который ничего не мог такого сделать, потому как находился в состоянии чрезвычайного пьянственного недоумения.