– Никакой. Наташа?
– Знакомы?
На этот раз он уже не испугался тому, как резко она повернула голову. Отпустив ее руки, и приставив два пальца к виску, лейтенант представился:
– Абонентский ящик номер тысяча двести тридцать четыре дробь тридцать четыре «а».
* * *
Когда она захотела в пятый раз, он уже не смог. Бормоча, – «ничего, ничего», – она сползла вниз, и будто кипятком лейтенанта обдала. Он застонал и попросил ее надеть платье. Серое платье до пят, с капюшоном.
– И капюшон надень.
Она так и сделала. Минут через пять, представляя ее монахом средневекового аббатства, а себя – соблазняемой им девой, Петреску кончил. При этом, что его очень удивляло, она не касалась члена рукой. Вообще не касалась. Переодевшись, Наташа пошла на кухню.
– Надо тебя накормить, – она плотоядно улыбнулась, – восстановить силы.
– Для человека, получившего коленом в пах, я, кажется, неплохо справляюсь.
На кухне она рассказала ему о своем последнем любовнике. Они прожили два года.
– Да не очень-то он мне и нравился, – Наталья бросила быстрый взгляд на запястье, – просто ты не представляешь себе, что это значит: придти домой, открыть холодильник и увидеть, что он пустой. Причем ты знала это, когда собиралась открывать холодильник.
Петреску согласно кивал, хотя отлично представлял себе, что это такое – пустой холодильник
– В общем, – она закурила, убрав со стола огромную тарелку с салатом (помидоры и зелень), – он мне был нужен для того, чтобы физически существовать.
– Вот как?
– Тебя это шокирует? – она удивленно смеялась.
– Нисколько. Это очень разумно.
– Ну и еще кое-что, – Наталья улыбнулась, нарочито кокетливо, – эти ваши мужские белки… Они нам просто необходимы. Просто необходимо, чтобы они в нас впитывались…
– Ты о сперме?
– О чем же еще, милый? – она хохотала.
Тогда Петреску решил, что она – катализатор. Кажется, так называют вещество, которое используют на уроках химии для определения других веществ в сложных составах. В ее присутствии, хочешь не хочешь, а будешь таким, какой есть. Или обозначишь свое присутствие. Глупость, пафос и самонадеянность мужчин в ее присутствии особенно видны, – пафосно решил Петреску.
Мужчины воспринимают себя как центр мироздания, для нее она сама – часть этого мироздания.
– Когда он выяснил, что я с ним ради того, чтобы выжить, то сказал мне, трагически помолчав перед этим: любимая, я понял, ты лишь терпишь меня…
– А ты?
– Милый, сказала я ему, – наконец-то ты это понял, и, кстати, могу сказать, за что терплю. Ты – мой кошелечек.
Наталья снова рассмеялась и распахнула холодильник, демонстрируя сцену годичной давности. Должно быть, неуютно он себя чувствовал, этот последний любовник. После того, как период невезения кончился, и работа нашлась, она его бросила. Но это было значительно позже описанного ею разговора. Петреску положил ноги на стол. Ей было плевать.
– Ты настолько его притягивала, что он терпел все даже после того, как ты себя разоблачила?
– Милый, он же мужчинка. Мужчинка. Он просто выкинул это из головы, как делают мужчинки со всем, что их не устраивает. И, наверняка, выдумал какую-нибудь убедительную историю. Чтобы убедить себя в том, чего нет.
– Ты не такая.
– Нет, конечно, – Наталья чуть помотала головой, дым у лица рассеялся, и она ему подмигнула – и ты уже должен был это понять.
– Твой принцип, – Петреску важничал, – называть вещи своими именами.
Наталья кивнула. Потушила сигарету и потянулась. Встала: майка на узких плечах, живот виден, старые джинсы.
– Трахни меня.
Петреску решил, что перед ним – греческое божество, случайно попавшее в его век. Мантисса. Первое впечатление было у лейтенанта– уж она-то из буржуа. Из вырвавшихся из под родительской опеки буржуа, сорвавшихся с катушек от нежданной свободы. Вы бы тоже сорвались: ждать-то приходиться по 18—20 лет. На самом деле, буржуа она была куда меньшим, чем Петреску. Конечно, она тоже была молода, она тоже читала Лимонова, и Буковски, и ей нравилось; правда, нравилось и ему, но она не считала это протестом. Она могла наплевать на что угодно, а он – нет. Она оказалась куда сладострастнее и раскованнее.
* * *
– Здравствуйте, Дан.
Сотрудник Службы информации и безопасности Молдовы, майор Эдуард прошел в кабинет, и огляделся, не снимая темных очков.
Рабочее место Дана представляло собой небольшую прокуренную комнатушку пять на семь метров. Белые некогда занавески почернели, и на их грязном фоне еле проглядывало очертание какого-то лица. Эдуарду даже пришлось приподнять очки, чтобы убедиться: силуэт действительно есть, это не оптический обман. На подоконнике, отчаянно, как умирающий, разбросав желтые листья в стороны, засыхал фикус. Старая машинка, – «Ятрань», автоматически подметил Эдуард, – издавала нервные звуки, и каретка, несмотря на то, что Дан перестал печатать, то и дело улетала куда-то влево. Лента на машинке была затертой. Два стола, три стула, на одном из, покачиваясь, расположился Балан. Эдуард брезгливо приподнял плащ, и спросил:
– А что это у вас за занавески такие? С портретами…
– Это не портреты, – засмеялся Балан, – да и не занавески. Это саваны, которые нам загнал несколько лет назад какой-то чудак. Он, понимаете, саванов накупил, думал торговлей заняться. А дело не пошло. Ну, мы с ребятами купили пару штук, и повесили их вместо занавесок. А портрет – это лик Христов, который на саване намалеван был. Продавец, конечно, товар постирал, но силуэт остался. Когда темно, и с улицы фонарь светит, лик особенно хорошо виден, доложу я вам.
– Жутковато, – вздрогнул Эдуард, – должно быть, у вас по вечерам…
– Да и по утрам не лучше бывает, – весело согласился Дан, и лихо открыл бутылку пива о край стола (теперь Эдуард понял, отчего край стола такой зазубренный) – как-то я прямо тут ночевать остался, и прикрылся занавеской, пардон, саваном, как одеялом. Спал на столе, руки на груди сложил. Уборщица, когда утром зашла, в обморок упала.
– Весело, – поддержал звучное ржание Дана кривой улыбкой Эдуард
– Еще бы, – благодушно кивнул Дан, – пива не хотите?
– Нет. Предпочитаю, знаете ли, хорошее вино.
– Бросьте, – глаза Дана заблестели, – вы же не из здешних, откуда вам знать толк в хорошем вине?
– Я как раз из, – оскорбился Эдуард, – как вы изволили выразиться, здешних.
– А имя у вас какое-то странное, – подозрительно щурился Балан, – не молдавское, как будто.
– Эдуардами, да будет вам известно, – приосанился невысокий майор госбезопасности, – часто называли английских королей.