– С немедленным приведением приговора в исполнени… – крикнула она.
Не договорила. Матрос Чипполино, сорвав с плеча винтовку, уже бил в упор в принца, и вспарывал нежные брюшки графинь штыком. За ним остальные… Из-за грохота в подвале все словно оглохли, брызгал в лица сок, крутился на полу в живот раненный Каштан, товарищ Женьшень прижал ему спину коленом, задрал голову и аккуратно перечеркнул горло кривым ножом. Душегубы, мелькнуло почему-то в голове Редисочки. Душегубы аристократии, подумала она с облегчением, вот я о чем. Вздрагивал на полу тринадцатилетний Вишенка – кум Тыква и Редисочка, не сговариваясь, разрядили ему свои маузеры прямо в лоб, исчезла половина головы… От гари и пороха в глазах резало и в горле.
– Выйти всем, – скомандовал Чиполлино.
С радостью увидела Редисочка, что уверенность возвращается к командиру. Подчинились все. Закрывая двери, услышали протяжный стон. Гребаная графиня Вишня-старшая не сдохла еще. Сурово ткнул в Чесночка пером Чиполлино. Сказал.
– Ты, – велел он.
Побледнев, завис словно над бездной Чесночок, а потом зашел в подвал и дверь прикрыл. Грохнул выстрел. На секунду почудились Редисочке, что не выйдет Чесночок, что он сам себя… Нет, наш товарищ оказался! Вышел, ноги дрожат… Сам улыбается. Ребята смеются, аплодируют.
– Сбитая целка! – кричат.
– Сбитая целка, – скандируют.
Лицом Чесночок на глазах меняется. Суровеет, взрослеет. А ведь может и правда писатель из него выйдет, подумалось Редисочке. Наш, чтоб по правде все написал. Да и муж может из него… Чиполлино все равно ведь долго не выдержит. Сердцем болит, за всё! А мы бы с Чесночком, подумалось вдруг, могли бы книжку написать. В соавторстве. Про отряд товарищей, что без устали мотается по грядкам России, выпалывая всякие гребаные фрукты да овощи, и дав свободу сорняками, тысячелетиями угнетаемым гребаными аристократами-огородниками…
– Бери, Чесночок, пару ребят, – командует Чиполлино.
– И вези тела в шахту, – велит он.
– Редисочку с собой тоже бери, – говорит он.
– Я справлюсь, товарищ, – чуть не плачет Чесночок от обиды.
– Дурак-овощ! – говорит ему Чиполлино.
– Я тебе ее как бабу дарю, – говорит он.
Протер Чесночок очки. Хотел сказать что-то. Передумал. Обнял порывисто Чиполлино. В губы поцеловал.
– Хоть ты и русский лук-держиморда, – сказал он.
– А ближе брата мне, – сказал он.
– Да я за тебя товарищ… – сказал он.
– Ну езжай езжай, – сказал Чиполлино.
Промокнул глаза, щурясь вслед телегам с трупами. Вернулся в подвал, отыскал пакетик с пестицидами. Рассыпал на ладони окровавленные. Не смог носом потянуть. Выругался. Стал слизывать, почувствовал, как десны немеют. Потом и приход пошел. Закружились в кровавом хороводе черти. Заплясали круговую, как в варьете бесовском. Но это все обман зрения, знал Чиполлино. Чертей ведь никаких нет, и бога нет. Нынче срать в церквях можно. Облизал Чиполино еще руки. Вдохнул глубоко. Увидел мутное что-то у ног. Ползло, качалось. Шепот услышал жаркий. Земляничка, понял, разжал руку на маузере.
– Ваня, Ваня, Джованни, – шептала Земляничка.
– Как же так, Ваня, – шептала она.
– Грех, деток убили, – шептала она.
Хотел сказать что-то Чиполлино. Не успел.
Отключился.
…когда тела в шахту сбросили – Чесночок с Редисочкой на всякий случай еще головы размозжили, чтоб не выполз никто чудом, – у телег собрались перекурить. Кум Тыква достал пузыречек со спиртом, что в больнице разгромленной прихватил. Сказал:
– Теперича истории пути назад нет, робя, – сказал он.
Выпили, закусили крупко, занюхали товарищем Женьшенем. Устали, как после работы трудовой. Да это и есть работа, поняла вдруг Редисочка. И такой работы еще вся Россия немытая полна. Все еще перекопать, перекорчевать. Всех выдрать, да пересажать. Все изменим, все соком зальем… Тут и Чесночок сбоку жарким фаршмачным дыханием ухо обжег. Забормотал.
– Красивая пани, – сказал он.
– Я вижу нас властителями нового мира, – сказал он.
– Мы спрыснем новой жизнью завядшее русское древо, – сказал он.
Каркали вороны. Мотали головами лошади. Косился латыш Картофель. Тот тоже по-русски не понимал, ему жестами объясняли. Какой… липкий, с неприязнью подумала Редисочка. Но ведь рано или поздно потянет, потянет меня к такому, подумала. Голос почвы, подумала. Да еще и Чипполино с коровой этой жирной, Земляничкой… Тварь! Послышался вдруг сзади свист. Оглянулись.
У шахты стоял, с пулеметом, товарищ Женьшень.
Улыбался прекрасным Буддой, украденным тибетской экспедицией Тянь-Шаньского, Буддой, что простоял в гостиных аристократов, духов вызывавших… а потом вдруг раз и вызвался! И закрутил в руках бессмысленный молот, глиняный молот судьбы…
– Чего тебе, товарищ? – сказала Редисочка, слезая с телеги.
Отмахивалась от руки галантно протянутой Чесночком, морщилась. Потянулась с земли за винтовкой.
– Что, неужто еще жива гнида какая? – сказала она.
Товарищ Женьшень улыбнулся, головой покачал. Сказал вдруг.
– Товалиси, – сказал он.
– Смотлите на меня, я сказать имею, – сказал он.
– Не один товались Чесноцок уметь стих, – сказал он.
– Китай лодина стих, – сказал он.
– Я социнить, – сказал он.
Фыркали лошади. Поднимался из шахты пар от тел. Молчал отряд. Глядели на китайца.
Тот дернув плечом, приподнял пулемет повыше, и продекламировал.
– Я узнал цто у меня, – сказал он.
– Есць огломная семья, – сказал он.
– И тлопинка и лесок, – сказал он.
– В поле каздый колосок, – сказал он.
– Это все моя сцемья, – сказал он.
– Это лодина моя, – сказал он.
– Это все не мотовня, – сказал он.
– Это все не муетня, – скахзал он.
– Это все не зидовня, – сказал он.
Недоуменно нахмурился Чесночок. Сделала шаг вперед Редисочка, тянула за ремень винтовку к себе, говорила попутно:
– Ах ты черносо… – говорила она.
Краем глаза ловила латыша Картофеля, который за лошадью пытался скрыться, подняв ту на дыбы… как треснули очки Чесночка, и из глаза брызнуло что-то, как падал, в мелкой трясучке от пуль, товарищ Тыква… Потянула винотовку на перебитой пулей руке, но не смогла. Села, ощерясь бессильно. Молчала, пока Женьшень подводы обходил, оружие собирая. В висках билось. Только бы не, только бы не. Ведь молодая, совсем еще молодая.
Показалось из-за лошади лицо Женьшеня.