Вышел осторожно, бросился вперед, оттащил винтовку, хоть руки и были у Редиски прострелены.

Сказал, торжествуя:

– Твоя есе проделзаться, – сказал он.

– Пока мой иметь с твой относений как с товалис зенсина, – сказал он.

– Товалис Ледиска, – сказал, расстегиваясь.

– Когда сталый Китай был осажден импелией Гунь, – сказал он, задирая юбки Редисочке.

–… и Бейлин пал и импелатор Цинь повесирся, – сказал он, засаживая.

– Импелия Маньчжул все лавно найти и убить Гунь, – сказал он, ускоряясь.

– Почему, – сказала Редисочка, слабея.

Товарищ Женьшень, подумав, ответил.

– Пледательство пеледается как ген, – сказал он.

– Единозды пледав, кто твой повелит, – сказал он.

Встал, застегнулся. Взял винтовку. Сказал:

– Будит быстла, – сказал он.

Лучше бы на дантиста пошла, подумала Редисочка. Но щелчка не было. Послышался шорох. Сзади снова кто-то пристраивался.

– Два года баба не иметь, – сказал Женьшень извиняющимся тоном.

– Тепель мозно и в зопа поплобовать, – сказал он.

Редисочка сжала зубы, увидела листочки, из планшетки чесночка вылетевшие. Стала, чтобы отвлечься, читать.

…»… но поляк стрелял, мой ласковый пан, потому что он – контрреволюция. Вы стреляете потому, что вы – революция. А революция – это же удовольствие. И удовольствие не любит в доме сирот. Хорошие дела делает хороший человек. Революция – это хорошее дело хороших людей. Но хорошие люди не убивают. Значит, революцию делают злые люди. Но поляки тоже злые люди. Кто же скажет Гедали, где революция и где контрреволюция? Помрем за кислый огурец и мировую революцию…! Соседство трех племен, деятельных и деловитых, разбудило в них упрямое трудолюбие, свойственное иногда русскому человеку, когда он еще не обовшивел, не отчаялся и не упился. Пугачев прокричал речь о мертвых бойцах из Первой Конной, о гордой этой фаланге, бьющей молотом истории по наковальне будущих веков..»

– Вот муйня, – подумалось.

– Нет, из этого бы точно писателя не получилось, – подумалось.

Закончив, Женьшень встал, и снова вытерся.

Больше женщины ему не хотелось.

Так что второй отсрочки товарищ Редисочка не получила.

* * *

…в 1927 году, всего спустя три года после смерти дорогого товарища Имбиря, вождя всех угнетенных овощей мира, скончался и матрос Чиполлино. Никогда не служивший на флоте, он завещал похоронить себя в тельняшке и бескозырке.

Так и сделали.

Чиполлино, – хотя он еще подавал признаки жизни, – замуровали живьем в Овощной стене.

Ну, что возле рефрижератора, где каждый желающий может посмотреть на тело гения, товарища Имбиря.

Товарищ Виноградинка сражался со старорежимными сволочами до самого конца Гражданской войны. Был репрессирован в 1938 году. Следователь бил товарища Виноградинку сапогами прямо в его революционное сердце, топтал, кричал, что на вино подавит. От этого сердце товарища Виноградинка не выдержало и он сдал всех.

Его все равно расстреляли, но уже как товарища.

Товарища Гороха сожгли живьем. В камере он сошел с ума и все время просил есть. С ним пару суток отсиживал писатель, товарищ Джани Радари. Тот тоже сошел с ума и тоже все время просил есть. В результате их перепутали.

Так что товарища Джани Радари просто расстреляли, как товарища.

Хотя должны были сжечь вместо товарища Гороха.

…Товарищ Земляничка затерялась, ведомая великим растительным инстинктом, еще в самом конце Гражданской. Жила в деревне, отмаливала грехи. Дети ее умерли от голода, когда все земли пересажали кукурузой, а та не уродилась. Ну еще бы, в Сибири-то! Мужа убили на войне, которую – как объяснил им товарищ лектор, очень похожий на Чесночка, – ведет вся прогрессивная флора против коричневой чумы.

Ну, бактерий таксилофоры.

При царе Горохе, ну, то есть, принце Лимоне, такой отродясь не видали, но об этом лектору никто не сказал, потому что он Записывал.

Время шло.

Земляничка ходила в церковь и молилась. Просила, чтобы обошло стороной, но без толку.

Иконы молчали.

Земляничка терпела, не упрекала, даже когда умер младший, четырех лет. Просто гасила огарок свечи обслюнявленными пальцами и уходила. Потом перестала. Война прошла, раны зажили, урожаи стали чуть больше. Так что церковь закрыли и устроили в ней овощехранилище. Потом, когда вредители – объяснил товарищ Чесночок-Второй, что всю войну рассказывал им о необходимости срочно податься на фронт, – придуманные остатками недобитых Лимончиков, стали портить овощи, расстреляли председателя, товарища Груздя.

Вместе с ним на всякий случай и лектора.

И в овощехранилище открыли зернохранилище.

Летом там заводились мыши.

Пришлось колхозу купить кота.

Переправа

Дай, сынок, сигаретку. Что там у тебя, «Кэмел». Ишь, дымится. Трудно представить, а ведь каких-то пару десятилетий назад он для нас был чем-то чудным. За такую пачку, сынок, многие бы пошли не то, чтобы на предательство родины. Маму бы родную продали, сынок! Да ты не смейся, не смейся. Подкури мне лучше, чтоб я за дорогой следил да от руля не отвлекался. Здоров, я надеюсь? Хотя да, конечно. Вы, с Cовка, едете с говном в голове, но здоровыми телом. Это здесь в Канадах-Штатах, народ гнилой в теле. Кого ни копни, в яйцах излучение, ну, в смысле, радиация, в голове блядь туман от травы этой, а по венам герыч на ха…

Это не говоря уже об ожирении, стрессе. А чего бы и нет! Тут народ вкалывает, не то, что у вас там в совке. Да я в курсе, что давно нету, сынок. На словах. А на деле есть, есть он, совок. Потому и вырываетесь вы, едете сюда от них. Думаешь, я не в курсе? Ты сигарету-то, сигарету, давай…

Хороша! В курсе, сынок, в курсе. Я ведь не лох последний, я и «живой журнал» читаю, блог актера садальского, и вообще новости. Да и если бы знал ты, милый мой человек, сколько я в том совке претерпел да перемучался… Вспомнить горько! Да что толку сейчас о том говорить, сынок… Все это уже снега былых времен, как писал один франкоязычный канадский поэт Франсуа Вийон, мы его на ха на курсах языка проходили. Ну, не все, конечно, а так, пару строк. И вот эта, про снега времен, мне в память и врезалась. Слушаю я ее, вспоминаю, а сам словно в детство свое ссыклявое переношусь. В дореволюционные, понимаешь, годы… Да, а ты думал?! Спасибо деду за победу! Я еще на могилах ваших спляшу, дай вам бог здоровьичка! Да-да! И помнить столько, сколько дед помнил, это нужно не две головы, а все сто сорок. Да, чай медицина у нас тут не как в Совке вашем. Медицина у нас ого-го. Как кол матроса Железняка в пору половой юности. Как откуда? Лично знаком! Да и не только… Дай, только, еще затянусь. Ты держи, держи сигарету – то. Тут с этим строго, мне руль бросать нельзя. Ишь, дымится…